Думаю, вид у меня был такой же идиотский, как мои слова.
Что? A-а! Извините меня, доктор, но я, естественно, предположил Раз нас познакомила миссис Дженнингс ну и ваше звание и вообще
Он продолжал улыбаться, но улыбка была сочувственной, а не насмешливой. Мое смущение не показалось ему забавным.
Вполне естественно. В эту ошибку впадали и некоторые ваши сограждане моей крови. Нет, я имею степень почетного доктора правоведения Кембриджского университета. Предмет, которому я себя посвятил, антропология, которую я иногда преподаю в университете в Южной Африке. Но антропология включает кое-какие неортодоксальные разделы. И я здесь для того, чтобы применить знания подобного рода.
В таком случае могу ли я спросить
Безусловно, сэр. Мое призвание, если вольно перевести этот неудобопроизносимый термин, именуется «вынюхиватель колдунов».
Я все еще недоумевал:
Но разве это занятие не требует применения магии?
И да и нет. В Африке иерархия и категории, связанные с данной областью, совсем иные, чем на вашем континенте. Я не считаюсь ни чародеем, ни колдуном скорее, как бы противоядием от них.
В таком случае могу ли я спросить
Безусловно, сэр. Мое призвание, если вольно перевести этот неудобопроизносимый термин, именуется «вынюхиватель колдунов».
Я все еще недоумевал:
Но разве это занятие не требует применения магии?
И да и нет. В Африке иерархия и категории, связанные с данной областью, совсем иные, чем на вашем континенте. Я не считаюсь ни чародеем, ни колдуном скорее, как бы противоядием от них.
Джедсона что-то смущало.
Доктор, спросил он, но родом вы ведь не из Южной Африки?
Уортингтон указал на свое лицо. Джедсону, в отличие от меня, это о чем-то, видимо, сказало.
Ваш вывод верен. Да, я родился в лесном племени к югу от Нижнего Конго.
Вот как! Интересно. Вы, случайно, не нганга?
Из Ндембо, но отнюдь не случайно. Он обернулся ко мне и вежливо пояснил: Ваш друг спросил, не состою ли я в оккультном братстве, которое охватывает всю Африку, но ядро его составляют мои земляки. Прошедшие инициацию называются нганга.
Джедсон этим не удовлетворился:
Думается, доктор, фамилией Уортингтон вы пользуетесь удобства ради, а настоящее ваше имя совсем другое.
И опять-таки вы правы. Мое племенное имя Вы хотите его узнать?
Если вы будете так любезны.
Оно (Я не способен воспроизвести на бумаге прищелкивающее чмоканье, которое он испустил.) Но поскольку важен смысл, то в переводе оно означает Человек-Который-Задает-Неудобные-Вопросы. Или, если вольно передать дух, а не букву, оно равнозначно значению слова «прокурор», указывая на племенную функцию. Но мне кажется, продолжал он с обезоруживающей мягкой улыбкой, вам оно подходит даже больше, чем мне. Могу ли я подарить его вам?
И тут произошло нечто абсолютно мне непонятное, коренящееся, видимо, в каком-то африканском обычае, глубоко чуждом нашему мышлению. Я хотел было засмеяться шутке доктора, не сомневаясь, что он сострил, как вдруг Джедсон ответил с полной серьезностью:
Принять его для меня великая честь.
Это ты оказываешь мне честь, брат мой.
С этого момента, когда бы мы ни находились в обществе доктора Уортингтона, тот неизменно называл Джедсона африканским именем, которое, по его словам, принадлежало ему самому, а Джедсон называл его Ройс или «брат мой». Отношение их друг к другу также изменилось, словно передача имени действительно превратила их в братьев со всеми привилегиями и обязательствами, которые подразумевает такое родство.
Но ведь я не лишил вас имени, сказал тогда Джедсон. У вас есть и третье имя, настоящее?
Разумеется, ответил Уортингтон, но упоминать его надобности нет.
Естественно! отозвался Джедсон. Неназываемое имя. Так приступим?
Да, конечно. Уортингтон повернулся ко мне. Найдется ли у вас помещение, где я мог бы приготовиться? Достаточно самого небольшого.
Тут вам будет удобно? спросил я, открывая дверь умывальной, примыкавшей к моему кабинету.
Вполне, благодарю вас, ответил он, забрал портфель и закрыл за собой дверь. Пробыл он там не меньше десяти минут.
Джедсон не был расположен к разговорам. Он только посоветовал мне предупредить секретаршу, чтобы она никого к нам не впускала и не входила сама. Мы просто сидели и ждали.
Наконец доктор Уортингтон вышел из умывальной, и я второй раз за день был ошарашен. Культурнейший доктор Уортингтон исчез. Перед нами стоял босой черный африканец ростом шесть с лишним футов. Могучая грудь колесом бугрилась мышцами под черной кожей, глянцевой, как обсидиан. Его чресла опоясывала шкура леопарда, с пояса свисал кошель, а в руках он держал какие-то инструменты.
Однако мое внимание приковали не они, не фигура воина-атлета, но его лицо. Брови он покрасил белой краской, белая черта надо лбом следовала линии волос, но их я заметил мимоходом. Главным было выражение мрачное, беспощадное, исполненное достоинства и силы, которых не передать никакими словами. Глаза свидетельствовали о великой мудрости, но в них не было сострадания только суровая справедливость, с какой мне бы столкнуться не хотелось.
Мы, белые в нашей стране, склонны недооценивать черных во всяком случае, я склонен, потому что видим их вне их культурного наследия. У тех, кого мы знаем, оно было отнято десяток поколений назад, заменено насильственно навязанной псевдокультурой. Мы забываем, что у черных была собственная культура, более древняя, чем наша, с более стойкой основой, так как опиралась она на человеческие способности и силу духа, а не на дешевые фокусы механических игрушек. Но это суровая культура без сентиментальной озабоченности судьбой слабых и неприспособленных, и она никогда полностью не исчезает.