В глуши парка
Опять ночь осенила сламотовский парк, и опять на заброшенной скамье послышался шепот и поцелуи.
Чем же приворожил к себе Шилов Анну? Это одна из тайн любви, в которую не в силах проникнуть людской разум, так же как не проникает он и в другие великие тайны мирозданья.
На свете или, вернее сказать, в хронике его было много таких фактов.
Женщина отталкивает достойного и любит негодяя, мужчина покидает кроткую, горячо преданную жену, чтобы отдаться ласкам корыстолюбивой куртизанки.
Но в отношениях Анны к Шилову, в основе их, пожалуй, и не лежало любви.
Это было пылкое влечение, страсть, такие же таинственные по своему психологическому происхождению, как таинственны были страшные глаза Шилова. Доказанное и испытанное магнетическое свойство их ощутила на себе и Анна.
Ей казалось, что глаза эти, только одни они и притягивают ее к этому человеку, поселяя в ее душе безумные порывы, быть может послушные приказанию того таинственного, бессловесного веленья, которое для души понятнее самих слов.
Анна чувствовала, что с ней творится что-то неладное, что ее душа ноет, что ее тело слабеет, точно в нем убавляется кровь, а с нею вместе и жизненная сила. И чем слабее делается она, тем большую власть начинает приобретать над нею взгляд Шилова. Она была не в своей власти, а всецело в его.
Он мог теперь делать с нею что хочет, приказывать, что ему угодно, и она все выполнит, ничему не воспротивится.
Вдали от него она чувствует какую-то тревогу и ждет с нетерпением, когда смеркнется, чтобы бежать на эту скамейку, где ее ждет уже он.
Сегодня они ведут деловой разговор.
Я не могу уехать отсюда, говорит Шилов, раньше окончания этого проклятого дела, но как только оно кончится, мы уедем. Я попрошу у графа отпуск, он мне, конечно, не откажет в этом, и мы поедем куда-нибудь в Италию и там обвенчаемся. Теперь тебе и мне надо только одного избегать: встреч со Смельским. Ты написала ему письмо, о котором я говорил тебе?
Написала! тихо и покорно ответила Анна, опуская голову.
Когда?
Сегодня в три часа
Так что он найдет его, вероятно, у себя?
Да
Теперь надо быть вдвойне осторожнее, главное помни, еще раз тебе повторяю, ты должна уклоняться от встреч.
Анна заплакала.
Что это? строго спросил Шилов. Слезы? Ты, значит, не любишь меня?
Мне страшно, Дмитрий!..
Глупости, нервы! Разве я не мил тебе? Чего же тебе бояться? Разве ты не уверена, что и рука и грудь моя будут защищать тебя до тех пор, пока в теле моем не застынет последняя капля крови
Но как же я брошу сестру?
Ты ей больше не нужна теперь!..
Анна закрыла лицо и прошептала:
Боже! Как все это скоро совершилось!..
Шилов улыбнулся.
Если бы Анна увидела эту улыбку, она бы с ужасом побежала прочь от этого человека столько в ней было торжествующей, холодной насмешки и так мало того чувства, в которое она в нем верила. Но она не видела ее и потому, вдруг отняв руки от лица, обняла его и припала головой к его плечу.
Шилов глядел на нее сверху вниз своими страшно моргающими глазами и, надо отдать ему справедливость, был чудно хорош в эту минуту со своими дьявольскими усами, горбатым тонким носом и откинутой на затылок и немного набок широкополой шляпой.
Это была картина, достойная кисти художника.
Лунная ночь, дебри старинного парка, старая скамья и парочка красавцев, влюбленных, в самой поэтической, в самой изящной позе.
Анна глядела в глаза Шилова и тихонько вздрагивала.
Ей было и жутко, и невыносимо приятно.
Эти глаза, казалось, поглощали ее всю, как какая-то темная таинственная пучина, полная сказочных чудес и страхов.
Эти глаза, казалось, поглощали ее всю, как какая-то темная таинственная пучина, полная сказочных чудес и страхов.
Она готова была просидеть так всю жизнь, в тиши, при блеске месяца, и все смотрела бы в его глаза со страстным желанием утонуть в них.
Но вот Шилов тихо и ласково отстранил ее, ему неловко было сидеть в этой позе.
Она оторвала свои глаза от него, и опять налетела на нее гроза жизни с заботами, волнениями и состраданиями к Тане.
Опять мелькнул в голове ее Краев, этот Краев, который сидит теперь в тюрьме за то, что ограбил Шилова, потом припомнились ей разговоры с сестрой про Шилова, ее ненависть к нему, ее сон, ее поступок, когда он лежал больным, и она почувствовала, что она начинает ненавидеть сестру, эта ненависть растет в ней, как ком снега, катящийся с горы.
Нет! сказала она вслух, доканчивая свою мысль. Нет, я не останусь у сестры, Дмитрий! Как хочешь, я не могу там остаться.
Шилов, казалось, даже обрадовался.
А что ж? Если не можешь, то и не надо. Уезжай тогда в Петербург хоть сейчас если хочешь, я провожу тебя. Сперва мы остановимся в гостинице, а потом можем нанять комнату. Я буду приезжать к тебе каждый день. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Потому что, и в самом деле, сестра твоя, конечно, не дружески расположена ко мне, потому что я, хотя и косвенная, но все-таки причина гибели ее мужа. И там все враги мои; те, кто друзья ей, конечно, враги мне. Тут, в сущности, две стороны: одна за обвиняемого, другая за пострадавшего. У него, у Краева, почему-то все, а у меня никого, я был все время один, но вот судьба послала мне тебя, в миллион раз более ценную для меня, чем все эти люди, вместе взятые, и я счастлив. Но правду тебе сказать, мне было тяжело видеть тебя, продолжающую оставаться там. Я все ждал, что само чувство подскажет тебе то, что ты сейчас сказала. И так оно и случилось, ты говоришь, не хочешь идти туда? Не иди, дорогая моя! Не иди!.. По двум тропинкам, идущим в разные стороны, идти нельзя! Так ты согласна на мое предложение?