Я отправился к Никанорычу. Он расплакался, увидев меня целым и невредимым. Я уселся на лавку и ему первому рассказал, как было дело. Несколько успокоившись, старик-камердинер, на то он и был камердинер, заметил, что ноги у меня в валенках, но голые от колен, сейчас же засуетился, взял ключ и побежал в дом за одеждой. «Возьми спички и лампу!» крикнул я ему вдогонку. Он вернулся, захватил то и другое и исчез. Тем временем в квартиру Никанорыча стал собираться заводской персонал. Первым, нерешительно открыв дверь, просунул голову Посенко, затем появился маточник Руденко со старшим сыном, пришли и другие. Расспросам не было конца, а когда вернулся Никанорыч, я наскоро оделся и в сопровождении нескольких человек направился к дому. По пути освободили милиционеров, но сторожа так и не смогли найти. Только на другой день он вернулся, и выяснилось, что, завидев вооруженных крестьян, он поспешил удрать задами на деревню.
В доме, куда мы вошли, царила мертвая тишина, но не было темно, так как стояла исключительно ясная ночь. Обойдя дом и убедившись, что все цело, я послал за Зубаревым, Ратомским и Лоховым. Они, как оказалось, не только заперлись, но и забаррикадировались наверху и отсиживались там ни живы ни мертвы! Окна их комнат выходили на проезд, где крестьяне поставили только вооруженный караул, а потому они, хотя и слышали крики и звон разбиваемых стекол, но в точности не знали, что происходило. Не без труда убедил их Никанорыч, что опасность миновала, что я жив и целехонек и прошу их сойти вниз. Наконец они решились открыть дверь и спустились ко мне. Я редко видел в своей жизни, точнее, никогда не видел таких перепуганных людей. Ратомский был белее бумаги, глаза его имели безжизненное выражение. Зубарев не мог говорить, лицо искривила какая-то судорога. Лохов, тот был красен как бурак, и весь лоб его покрыт крупными каплями пота. Я рассказал им, что произошло. И тут мы спохватились, что среди нас нет Скатунина. Все наши поиски оказались тщетными: Скатунина нигде не было, он как в воду канул. Решив, что завтра Зубарев выедет в Тулу с докладом о случившемся, мы разошлись по своим комнатам. Не знаю как они, но я-таки заснул крепким сном и проспал почти до полудня.
На другой день я узнал, что Скатунин еще утром вернулся в дом, а Зубарев выехал в Тулу с докладом. По словам Скатунина, он проснулся около двенадцати ночи и стал читать в кровати книгу. Вскоре он услышал вокруг дома какие-то шаги и разговоры, которые велись вполголоса. Он потихоньку приоткрыл ставни и выглянул на улицу. Как раз в этот момент еще относительно небольшая группа главарей обсуждала вопрос, как оцепить дом, где расставить караулы, а остальные скрывались за сосновыми насаждениями. Смекнув, что дело дрянь, Скатунин оделся, взял даже свой портфель, револьвер и чемоданчик и задумал бежать через окно кабинета, выходившее в сад. Он пробежал мимо моей спальни, крикнув мне, чтобы я спасался, а сам выскочил из окна кабинета незамеченным, так как с этой стороны еще не было цепи. Все мы поражались, как ловко, в считанные минуты, он сумел открыть большое замазанное окно, а я подумал, что этот человек, очевидно, имел богатый опыт проникать и затем исчезать из закрытых, чужих и мало ему знакомых помещений.
Скатунин спустился к реке и бросился через плотину на другую сторону. Но под мостом на льду была засада. Его окружили, по портфелю и револьверу догадались, что он коммунист, затем нашли партийный билет, жестоко избили, связали и отложили решение его участи до возвращения начальника командовал операцией бывший прапорщик царской армии. Когда вся ватага после моего увещевания скатилась вниз, чтобы разъехаться по домам, начальник велел освободить Скатунина, предварительно ударив его два-три раза по лицу. Ночевал Скатунин в деревне, а утром вернулся в дом.
После него животноводством губернии управлял Волков и сделал максимум гадостей. Это был хитрый, искушенный в интригах бывший чиновник, без принципов и чести, при этом, к сожалению, неглупый, образованный, даже знающий. Он умел делать гадости с улыбочкой, облекая все свои колкости в корректную форму. Прилепы он ненавидел потому, что это было помещичье гнездо, да еще такое, где, как зубр в Беловежской пуще, уцелел бывший помещик. Его симпатии лежали на стороне крестьянского хозяйства, и государственным заводам при нем было нелегко: он старался, даже незаконно, все, что было возможно, урвать от нас и передать в молочные артели. Впрочем, как говорили злые языки, далеко не бескорыстно, ибо получал оттуда масло, молоко да и другие блага. Ушел Волков из земельного отдела совершенно неожиданно и именно тогда, когда считал свое положение прочнее всего: был уволен без объяснения причин. Такие увольнения тогда были в моде.
После него животноводством губернии управлял Волков и сделал максимум гадостей. Это был хитрый, искушенный в интригах бывший чиновник, без принципов и чести, при этом, к сожалению, неглупый, образованный, даже знающий. Он умел делать гадости с улыбочкой, облекая все свои колкости в корректную форму. Прилепы он ненавидел потому, что это было помещичье гнездо, да еще такое, где, как зубр в Беловежской пуще, уцелел бывший помещик. Его симпатии лежали на стороне крестьянского хозяйства, и государственным заводам при нем было нелегко: он старался, даже незаконно, все, что было возможно, урвать от нас и передать в молочные артели. Впрочем, как говорили злые языки, далеко не бескорыстно, ибо получал оттуда масло, молоко да и другие блага. Ушел Волков из земельного отдела совершенно неожиданно и именно тогда, когда считал свое положение прочнее всего: был уволен без объяснения причин. Такие увольнения тогда были в моде.