По мере приближения к Москве движение становилось все оживленнее. Я поразился большому количеству чайных, а также числу посетителей в них. В одной из таких чайных, двухэтажном здании раза в два с половиной больше обычного крестьянского дома зал был наверху. Я отдыхал, пил чай и беседовал с хозяином. Он осторожно жаловался на времена, говорил о прежней торговле и подливал мне чаю. Народу было немного: час был неурочный, и мы разговорились. Хозяин мне рассказал, как все росло и развивалось в их округе до революции и как все теперь приходит в упадок. Я его слушал и молчал. Из окон открывался красивый вид на какую-то небольшую фабрику, стоявшую на опушке леса, и от хозяина я узнал, что она, конечно, не работает, как и все другие фабрики в округе.
Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем более грандиозными, даже величественными становились картины. Мне стало понятно, почему древние русские люди облюбовали именно эти места, чтобы заложить здесь столицу русского государства. Представляю себе, как все ласкало и радовало глаз, ибо обильно и богато одарила щедрая природа своими красотами водами, лесами, холмами и полями здешние места. Словом, мое путешествие на долгих начиная от Серпухова превратилось в интереснейшую экскурсию, а потому я был очень рад, что предпринял это путешествие на лошади, а не в поезде. Есть своя прелесть в езде на долгих, которой лишены пассажиры поездов, и, предприняв такое путешествие, я понял, почему наши предки не боялись, а любили так ездить. Если даже мне, путешествовавшему в примитивных розвальнях, это доставило удовольствие, то каково же было путешествовать в экипажах, когда и большие дороги были лучше, и экипажи, и лошади, и кучера другие, и постоялые дворы оборудованы для остановок. Автомобиль только отчасти возвращает нас к прежним радостям путешествия, но езда на лошадях, поверьте мне, имеет свои преимущества.
Когда показалась Москва, я велел остановить лошадь и долго смотрел на старый русский город, вернее, на то, что виднелось впереди, на подступы к Москве. Я был в пути три дня, лошадь устала, до заставы было не больше пятнадцати верст, но я решил заночевать здесь, чтобы в Москву приехать к обеду, то есть на следующий день. Это было мудрое решение: день клонился к вечеру, в тех местах ехать в темноте было небезопасно, так что я, сберегая лошадь и давая ей отдохнуть, сам избегал опасности. Ночевал я не то в Малых, не то в Больших Котлах, где в смутное время орудовал Самозванец. Здесь были воровские места и ухо надо было держать востро, а потому мы с Кучинским спали по очереди. Ночь прошла благополучно.
В Москве я решил остановиться у своего старого приятеля Капочки Кнопа. От серпуховской заставы до Таганки (он жил на Николо-Ямской) надо было проехать через весь город, пересечь Москву-реку у Кремля, спуститься к Солянке, а оттуда было уже рукой подать до квартиры Кнопа.
Семья Кнопов происходит из Голландии. Van der Knoop (Knoop в переводе на русский язык Пуговкин) в XV столетии перебрались в свободный город Гамбург, принадлежавший к тому великому Ганзейскому союзу, в который в старину входили и наш Псков, и Новгород, и Архангельск. Здесь, кстати, замечу, что представители Ганзы первыми ввели в свои вольные русские города клепперов, эстляндских лошадей, от которых произошли породы, известные на севере под именем мезенок и обвинок, а на северовостоке казанок и вяток. Возвращаясь к семье Кноппов: старший сын в этой семье всегда назывался Caspar, по имени одного из трех волхвов, прибывших поклониться младенцу Иисусу. Семейство Кнопов было одним из старейших и весьма уважаемых на родине. Но наступил, а за тем и минул приснопамятный 1812 год, сначала принесший столько бедствий России, а затем вознесший ее влияние и значение на недосягаемую до того высоту. Навсегда закатилась звезда великого Наполеона, но еще некоторое время судороги и ужасы войны давали себя чувствовать. Маршал Даву занял Гамбург и, выражаясь современным языком, «национализировал» там все, в результате чего родной дед Кнопа остался нищим и в 1813 году навсегда покинул Гамбург, уехав вместе со своею семьей искать счастья в Петербург. Мне, со стороны, такое бегство с родины в то время, когда все ее верные сыны встали на ее защиту и повели борьбу за ее освобождение, казалось малопонятным. Итак, семейство Кноп переехало в Петербург и прочно там обосновалось, а затем и в Москве, торгуя хлопком, сахаром и чаем.[185] В то далекое от нас время все иностранцы, считавшие Россию своей родиной, были, однако, настолько благоразумны, что не переходили в русское подданство, поэтому могли ездить за границу во всякое время и когда им заблагорассудится и не должны были просить лично у Николая I разрешения выехать, представлять при этом объяснения, зачем и для чего предпринят вояж, как то имело место, к стыду нашему, в отношении русских подданных. Около восьмидесяти лет Кнопы пробыли в финляндском подданстве, хотя как курьез могу здесь сообщить, что при этом отец Кнопа ни разу не был в Финляндии. Мать Кнопа была урожденная Болин. Она родилась в Санкт-Петербурге, и ее крестной матерью была императрица Александра Федоровна. Болины были шведы, обосновавшиеся в России; принадлежали они к весьма известной фамилии моряков.