Именно тогда его постигло несчастие: рухнула его карьера. Буланже был человек с большим темпераментом, страстный и увлекающийся. Он любил играть в карты и в один несчастный вечер проигрался в пух и прах. Чтобы расплатиться с долгами, он позаимствовал в кассе железной дороги. Вероятно, рассчитывал расплатиться или замазать расход «не по прямому назначению», но это ему не удалось. Когда обнаружилась растрата, Буланже грозили самые серьезные последствия и он скрылся за границу. Прожив там долго, побывав в Англии и других странах, он вернулся в Россию и устроился вблизи Ясной Поляны, в Телятниках, где начал разводить клубнику с таким успехом, что вскоре оказался главным поставщиком этого товара в город Тулу. Клубника давала ему возможность существовать, так же как и пчелы (он был ученым пчеловодом и замечательным практиком), но главным интересом в этот период его жизни было толстовство. Ежедневно он бывал у Толстого, часто Толстой у него. Имя Буланже известно всем, кто знает биографию нашего знаменитого писателя. По своим политическим убеждениям Буланже был правым эсером, и меня интересует вопрос, знал ли об этом Толстой.[167]
Буланже вел революционную пропаганду, но так осторожно, что не попадал в руки властей. Вот почему после революции он стал вождем крестьянства в Тульском уезде и занял пост уездного комиссара. Многие его ученики сделали карьеру и в первые же дни выдвинулись на руководящие посты в губернии. Следует еще указать, что во время пребывания за границей Буланже был близок к революционным кругам и особенно с женщиной-врачом Бонч-Бруевич, матерью Владимира Бонч-Бруевича, первого управляющего делами Совета народных комиссаров. В деле спасения русского коннозаводства Буланже сыграл, я позволю себе сказать, роль историческую.
Буланже произвел на меня хорошее впечатление: держался просто, отнюдь не комиссаром, а светским человеком, был очень оживлен. Видимо, хотел блеснуть и показать себя. Сидоров слушал его буквально с открытым ртом, а Ческина с плохо скрываемым восхищением: для них он был кумир и знаменитый политический деятель, перед которым, как им тогда казалось, открывалось большое будущее. Для меня это был прежде всего нужный человек, а также интересный собеседник.
Я вступал с ним в спор по поводу того, кто победит в Мировой войне. Буланже, спокойно улыбаясь, утверждал, что «победит та сторона, на чьей стоит Англия, так всегда было и так будет и на этот раз». Я же утверждал, что победят немцы. «Да нет же, Яков Иванович, возразил он мне. Это вам хочется, чтобы победили немцы, и вы себя уверяете в том, что они победят. А победят англичане!». Он торжествующе обвел всех нас взглядом. Я не сдавался и приводил доводы в пользу победы немцев. Тогда Буланже стал развивать свою точку зрения, указал на то, что он долго жил в Англии, хорошо знает характер и упорство англичан, и действительно поколебал меня. Надо отдать справедливость, говорил он убедительно. Время до обеда пролетело незаметно, и мы перешли в столовую, условившись во время обеда не говорить о политике таково было предложение Буланже. Обед прошел оживленно и весело и, как обычно у меня, состоял из четырех блюд. Уездный комиссар обладал завидным аппетитом и отдал должное не только кушаньям, но и вину. После обеда подали в гостиную кофе, и я предложил гостю хорошую сигару. Он взял ее, похвалил марку и с видимым удовольствием закурил. Тут-то я и сделал открытие, которое впоследствии сослужило мне хорошую службу: и революционеры знают иногда толк даже в сигарах, любят покушать и выпить.
Итак, Буланже затянулся сигарой, поудобнее устроился в кресле и почувствовал себя совсем хорошо. Перед ним висела знаменитая картина Сверчкова «Холстомер в табуне». Долго любовался ею Буланже и наконец шутя сказал: «Товарищ Сидоров! Вы не находите, что это несправедливо и с точки зрения социализма недопустимо, что один человек занимает дом в пятнадцать-восемнадцать комнат и один, я подчеркиваю один, любуется такими выдающимися произведениями человеческого гения. Они должны стать достоянием масс!» И Буланже, лукаво взглянув на меня, улыбнулся. Сидоров не понял шутки и сказал какую-то глупость.
Приближалось время отъезда, и Буланже пожелал переговорить со мною наедине. Признаюсь, я давно ждал этого момента, ибо хорошо понимал, что договориться с этим человеком вполне возможно и что он поддержит не только меня, но и дело, которому я служил с юных лет. Итак, мы с Буланже остались одни в кабинете. Не стану подробно передавать нашу беседу, ибо ее значение уже в прошлом. Скажу лишь, что поблагодарил его за ту поддержку, которую он оказывал заводу, ибо с тех пор как Покаржевский установил с ним связь, Буланже влиял на крестьян и не допускал до эксцессов. Буланже вполне согласился со мною, что надо во что бы то ни стало спасти завод и картинную галерею, что земельный вопрос, конечно, уже предрешен, что землю мы, помещики, потеряем, но можно будет вести конное дело и на арендной земле. Он обещал поддерживать меня и в дальнейшем, а пока дал несколько весьма полезных советов. Замечательно, что во время этой беседы он просил меня отмежеваться от людей близоруких и ограниченных, которые верят, что революция скоро пройдет. «Сколько же лет все это будет продолжаться?» спросил я его. «Двадцать-двадцать пять», последовал ответ. Я с недоумением посмотрел на него и промолчал. Поймав мой взгляд, он убедительным тоном добавил, что будет еще много событий, что впереди гражданская война и немало бед ждет Россию, а потому надо быть осторожным, дальновидным и не питать несбыточных надежд.