Я обошел дом и вернулся в белый колонный зал. Заметив дверь, ведущую на балкон, я прошел туда и был очарован открывшимся видом. Перед домом лежало большое озеро, и к нему спускалась каменная лестница. За озером начинался большой и, по-видимому, очень старый парк. Погода стояла тихая, ясная, по небу плыли и кучились молочно-розовые облака. Ни один звук, ни один шорох не долетали до моего слуха, я стоял как зачарованный и думал о судьбе этого. когда-то столь цветущего и красивого дворянского гнезда. Вероятно, последние владельцы имения разорились и теперь оно, оставшись за банком, было назначено в продажу. Я сел на ступеньки террасы и довольно долго оставался один, думая о прошлом.
От старика лакея я узнал, что у Шидловских висело много масляных портретов лошадей какого-то знаменитого заезжего художника. «Куда же девались эти портреты?» спросил я его. «А когда нашего последнего барина назначили губернатором в дальние великороссийские губернии, он продал имение и дом со всей обстановкой. Так тут все и осталось, а сам уехал. Лет тридцать здесь висели после него картины, а потом все этот мотюга, и он прибавил крепкое словцо, пропил та размотал. Жиды все скупили да и свезли в Харьков». Я спросил старика, не осталось ли у него какой-либо старины от Шидловских. Он охотно показал мне бисерный кошелек, вазочку и другую мелочь. «Только не продам, сказал старик, бо то память, их я внучке подарувал».
По дороге назад я думал о том, с какой ужасающей быстротой гибнет и исчезает в России старина и как мало мы ценим и любим наши культурные ценности и прошлое. Это есть первый и вернейший показатель нашей дикости и полного нашего варварства.
Полтавский старьевщик
Моей основной страстью в области коллекционерства всегда была и остается картина, то есть станковая живопись. Читатель уже знает, что в том районе, куда меня тогда закинула судьба, картин совершенно не было, о чем меня своевременно предупредил молодой художник Мясоедов. Но, посещая в Полтаве лавки старьевщиков Перского и Пороховника, я не мог не обратить внимания на фарфор и бисер. Первый меня привлек красивыми формами, яркостью раскраски и тонкостью живописи. На иных предметах фарфора цветы, виды городов, а иногда и целые бытовые картины были исполнены прямо-таки виртуозно. Бисер был приятен глазу своими особенными, поблекшими красками, тонкостью работы. Я увлекся фарфором и бисером и стал собирать эти красивые вещи. Так как моя страсть все развивалась и мне не нравилось делать что-либо наполовину, то я с головой ушел в это увлечение. К фарфору и бисеру присоединились стекло и хрусталь, которые я также полюбил и стал собирать.
К тому времени, к которому относится этот рассказ, русское общество сильно увлекалось предметами старины, а потому цены на фарфор, бисер, стекло и хрусталь стояли очень высокие. Вещей становилось все меньше, цены на них росли, и все труднее стало их добывать. Придешь, бывало, в Полтаве в лавочку Перского, а там кроме хлама ничего нет. Досада берет, что ничего не можешь купить, и уходишь домой, расстроенный и недовольный. Коллекционерство это не только мания, но, если хотите, особая болезнь. Хочется покупать все новые и новые вещи, рыскать, искать и откапывать старину. Это обращается в своего рода спорт. Зато сколько сильных переживаний, приятных ощущений испытывает каждый коллекционер, находя какую-либо первоклассную или же просто хорошую вещь!
В лавчонке у Перского вещи стали попадаться очень редко, и поначалу я решил сам ездить по домам и разыскивать старину. Однако надо было иметь адреса, а у меня их не было. Заходить же в каждый дом, не зная, как тебя примут, было невозможно. Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль пригласить Перского в качестве комиссионера: он должен был заранее узнавать адреса, где есть интересные вещи. Перский согласился и назначил с каждой купленной мною вещи куртаж в 15 процентов. Однако прежде чем рассказать о наших посещениях горожан в поисках «товара», скажу несколько слов о самом Перском.
Перский был презабавный тип. Еврей небольшого роста, очень юркий и неглупый. Держал он себя с должным почтением к сильным мира сего, и когда находился в их обществе, то не прочь был пошуметь и даже покричать словом, показать себя: вот, мол, что я за человек и с кем я знаком Замечу вскользь, что это типичная черта еврейского характера, получившая свое полное развитие и применение в годы революции. В то время это было только забавно и доставляло мне немало удовольствия.
Перский был презабавный тип. Еврей небольшого роста, очень юркий и неглупый. Держал он себя с должным почтением к сильным мира сего, и когда находился в их обществе, то не прочь был пошуметь и даже покричать словом, показать себя: вот, мол, что я за человек и с кем я знаком Замечу вскользь, что это типичная черта еврейского характера, получившая свое полное развитие и применение в годы революции. В то время это было только забавно и доставляло мне немало удовольствия.
Приходил Перский ежедневно ко мне около 6 часов вечера; я уже пообедал, отдохнул и пью чай. Предлагаю ему присесть. Он долго отказывается, затем со всевозможными ужимками и извинениями, что должно было служить признаком хорошего еврейского тона, садится на кончик стула, и начинается беседа о старине. Я звоню и требую стакан. При появлении лакея Перский преображается и отдает ему распоряжения, чувствуя себя героем дня и всячески желая показать: «Смотри, с кем я пью чай! А тебя, хама, за один стол с барином не посадят!».