В том уголке Кирсановского уезда, где жили Нарышкины, помещиков почти не было, а потому у них никто и не бывал, за исключением супругов Арсеньевых. П. И. Арсеньев в молодости служил в лейб-уланах, а затем, выйдя в отставку, поселился в своем тамбовском имении. Это был довольно состоятельный человек, который решительно ничем не интересовался и скромно и спокойно проживал в своем имении. Решив однажды съездить в Париж, а зачем и сам не знал, он вернулся оттуда женатым на красивой, но уже немолодой француженке, и это для всех было полнейшей неожиданностью. Как говорили злые языки, мадемуазель Арсеньева в Париже вела довольно легкомысленный образ жизни и, переселившись в деревню и превратившись в русскую барыню, невероятно скучала в кирсановской глуши и только и жила мыслью о прекрасной Франции, куда ежегодно, то с мужем, то одна, уезжала на несколько месяцев. В то время, когда я ей был представлен в доме Нарышкиных, это была женщина уже безо всяких следов былой красоты, довольно эксцентричная и чрезвычайно экспансивная. Она любила фривольный разговор и очень охотно говорила о дамах парижского полусвета, о чем меня со смехом предупредил Нарышкин.
Однажды у Нарышкиных по случаю именин был устроен большой обед. Съехались Арсеньевы, Керн и я. Супруга А. Д. Нарышкина была в очень веселом настроении духа; мне она сказала, что за обедом я буду сидеть рядом с мадемуазель Арсеньевой и что она надеется, моя беседа всех развлечет и позабавит. «Поговорите с ней о кокотках. Вы увидите, как она тогда будет забавна. Однако прошу вас сделать это так, чтоб она не догадалась, что мы хотим подтрунить над ней».
Задача была трудная, но меня успокоил любезный хозяин, сказав, что он меня выручит и первый начнет разговор, а меня лишь просит его остроумно поддержать. После первых тостов Нарышкин обратился к мадмуазель Арсеньевой и сказал ей, что вот, мол, она сидит рядом со мной и болтает о незначительных вещах, а не знает того, что я пишу серьезный труд, а именно историю парижских дам полусвета. Арсеньева даже привскочила от удивления и удовольствия: «Как, месье Бутович, вы пишете Histoire des cocotes «Историю кокоток» и до сих пор ничего мне об этом не сказали?! Да знаете ли вы, что я могу дать много интересных сведений и о Лили Бланш, и о Сюзи, и о Лине Кавальери[128] я ее лично знала?!». Арсеньева вошла в положительный раж и засыпала меня вопросами и сведениями. А я поддакивал и делал вид, что глубоко благодарен ей.
В начале или же в середине декабря было получено известие, что в полк приезжает командующий войсками Московского военного округа генерал Сандецкий. Это известие переполошило решительно всех: Сандецкий был лютый зверь в образе человеческом. Ни один его смотр не проходил благополучно, каждый сопровождался бранью, оскорблениями, отрешением от должностей и отдачей под суд командного состава. Все офицеры оказались на ногах, солдаты везде мели, чистили и мыли, в канцелярии усиленно щелкали машинки, адъютант не отвечал на заданные ему вопросы, а только хватался за голову и исчезал в своем кабинете. Больше всего меня поразил генерал Керн: вид у него был совершенно растерянный, он то бесцельно ходил по зданию, то поднимался в офицерское собрание, то сходил опять вниз, в канцелярию, то шел в казармы. Я был совершенно уверен, что если бы армия Вильгельма была в одном переходе от Кирсанова, то волнения и страхов было бы меньше, чем в ожидании приезда Сандецкого.
Генерал Сандецкий прибыл на другой день рано утром и два дня смотрел полк. Против всякого ожидания все сошло благополучно, он никого не изругал, никого не отдал под суд и никого не отстранил от должности. Во время представления господ офицеров я хорошо рассмотрел Сандецкого: он был высокого роста, с неприятными глазами, типичный военный бурбон. Когда он уехал, у всех, в особенности у кадровых офицеров, гора свалилась с плеч и, кажется, решительно все напились до положения риз.
Я упомянул здесь об этом генерале лишь для того, чтобы выразить удивление, что подобные типы могли не только состоять на службе, но и занимать должность командующего округом. Весь смысл подобных смотров заключался в том, чтобы нагнать побольше страху, смешать с грязью подчиненных в этом они видели свой долг и обязанность. Какое жестокое и колоссальное заблуждение, чреватое нарастанием недовольства в широких военных массах! Во время приезда Сандецкого в Кирсанове было уже 6000 призванных солдат. Расквартированные по ближайшим деревням, они не были обмундированы, не имели оружия и лошадей. Учение проходило раз в неделю с палками вместо ружей! Вся эта масса солдат кормилась на казенный счет, невероятно скучала и томилась по своим родным Ивановкам и Семеновкам. Естественно, что в этих условиях пропаганда, которая началась уже тогда, имела успех. Привлечение таких громадных человеческих масс, сосредоточение их без дела в запасных полках было прежде всего разорительно для страны и бессмысленно. Вместо того чтобы брать нужное число людей партиями, мобилизовали сразу миллионы людей, оставили их в тылу, и революция показала, кому это было на руку.