Шапшал был небольшого роста, некрасивый и довольно энергичный человек с умными глазами и большими, точнее, густыми усами. Он не получил никакого воспитания и образования и часто говорил многим охотникам самые непозволительные дерзости. Его боялись, но с ним считались: он был уже действительным членом Московского бегового общества и мог в собрании, когда горячился или волновался, наговорить самых невероятных вещей. Несмотря на то, что он всю жизнь прожил в Петербурге и Москве, Шапшал так и не научился правильно изъясняться по-русски, а писал так, что лишь с трудом можно было прочесть его фамилию, не говоря уж о содержании. Иметь с ним дело было чрезвычайно трудно, так как он высоко ценил своих лошадей, забывал то, что обещал, или неверно уяснял себе смысл договора, а отсюда иногда после его покупок и продаж возникали недоразумения.
Само собой разумеется, имя Шапшала самым тесным образом связано с именем Крепыша. Шапшал обладал каким-то особым, чисто собачьим нюхом распознать и выискать резвую лошадь. Откуда он их только не добывал: из города, из брака призовых конюшен, из ставки барышника словом, он искал везде, умел найти и редко ошибался. Кроме нюха и счастья, помогали знания, приобретенные упорной работой, но счастье играло не последнюю роль в судьбе этого человека. Ведь надо же было именно Шапшалу купить великого Крепыша, хотя эту исключительную лошадь предлагали многим охотникам!
Родился Крепыш в заводе Афанасьева. Все было примитивно в том заводе. Постройки, отчасти приспособленные из овечьих кошар, были скромны и убоги, конюшни давно требовали ремонта. Молодняк работали в каких-то допотопных дрожках, сбруя была простая, но крепкая. Летом на хуторе был простор, здоровый воздух степей, росли целебные травы. Табунам ходить было вольготно, такие выпасы, какие были у Афанасьева, встречались не во многих заводах. Кормил своих лошадей Афанасьев только относительно хорошо. Зимой кобыл держали просто: давали много мякины, яровой соломы, замешивали мучицу, но овсом маток не баловали. Разве особенно любимых кобыл и старух поддерживали овсом. Сено также было на учете, ибо на хуторе было много овец, а им к весне требуется сено. Лошадей, предназначенных на продажу, кормили более сытно и давали больше овса и сена, но тоже не без расчета. Даже производители при виде овса выражали необузданную радость. И вот этих-то довольно скромных, хотя и здоровых условий оказалось довольно, чтобы родился Крепыш! Примитивно заезженный, примитивно работанный, не всегда правильно и достаточно накормленный рос на хуторе Афанасьева будущий великий рекордист!
Родился Крепыш в заводе Афанасьева. Все было примитивно в том заводе. Постройки, отчасти приспособленные из овечьих кошар, были скромны и убоги, конюшни давно требовали ремонта. Молодняк работали в каких-то допотопных дрожках, сбруя была простая, но крепкая. Летом на хуторе был простор, здоровый воздух степей, росли целебные травы. Табунам ходить было вольготно, такие выпасы, какие были у Афанасьева, встречались не во многих заводах. Кормил своих лошадей Афанасьев только относительно хорошо. Зимой кобыл держали просто: давали много мякины, яровой соломы, замешивали мучицу, но овсом маток не баловали. Разве особенно любимых кобыл и старух поддерживали овсом. Сено также было на учете, ибо на хуторе было много овец, а им к весне требуется сено. Лошадей, предназначенных на продажу, кормили более сытно и давали больше овса и сена, но тоже не без расчета. Даже производители при виде овса выражали необузданную радость. И вот этих-то довольно скромных, хотя и здоровых условий оказалось довольно, чтобы родился Крепыш! Примитивно заезженный, примитивно работанный, не всегда правильно и достаточно накормленный рос на хуторе Афанасьева будущий великий рекордист!
Дало Крепыша сочетание Громадный-Кокетка. О Громадном всё известно, в его родословной наблюдается систематическое накопление крови Полкана 3-го. Впервые я увидел Громадного в 1908 году. Осенью того года я предпринял поездку по заводам Тамбовской губернии, чтобы купить заводской материал и ознакомиться с лучшими конными заводами. Живо помню свое посещение афанасьевского завода и то потрясающее впечатление, которое произвел на меня тогда Громадный.
Я приехал на хутор Афанасьева под вечер. На вечернюю уборку пошел в конюшню вместе с управляющим. Я просил первым делом показать мне Громадного. Но поскольку в заводе Афанасьева выводного зала не имелось, а на дворе были уже сумерки, пришлось отложить обстоятельный осмотр жеребца до следующего дня. Я попросил принести из дома лампу и вместе с управляющим вошел в денник Громадного. Крупный, необыкновенно породный, удивительно красивый, массивный и вместе с тем изящный жеребец предстал перед моими глазами. Впечатление было таким сильным, что я растерялся и безмолвно смотрел на замечательную лошадь. Я ожидал, конечно, встретить выдающегося жеребца, но что он так хорош не думал. Передать впечатление, которое произвел на меня тогда Громадный, я не берусь: чтобы сделать это, надо обладать особым талантом. Лучше Громадного я лошади не знал и не видел, и разве один Мимолётный, сын Бережливого, не уступал ему в смысле породности и явно выраженного аристократизма, но Мимолётный был легче, мельче и не производил такого величественного впечатления.