Если рассматривать призовую карьеру Бычка с точки зрения современной резвости и тех требований, которые мы предъявляем в настоящее время к рысаку, то эта призовая карьера покажется нам до смешного скромной, бедной и небогатой боевыми эпизодами. Ныне подобная карьера для рысака среднего класса укладывается в один месяц его работы на ипподроме. Словом, теперь подобный рысак в один месяц совершает больше подвигов и имеет больше интересных выступлений, чем прославленный Бычок имел их за пять лет своей небывалой для того времени призовой карьеры. Усовершенствовались и достигли первоклассной резвости многие потомки Бычка. Для людей нашего века, в особенности же для молодежи, которая идет нам на смену, успехи Бычка могут показаться незначительными и не заслуживающими внимания. Это отнюдь не так, ибо прогресс движется медленными шагами, и Бычок есть не что иное, как одно из звеньев прогресса. Величие Бычкова рода в том и состоит, что, будучи лошадьми призовыми, они еще лошади упряжные, пользовательные, не теряют веса, ширины, глубины, превосходных ног и деловитости. Если бы я мог воскресить хотя бы одного из прежних могикан нашего коннозаводства, того же Стаховича, показать ему потомков Бычка, Петушка или Петела, и спросить, какого типа эти лошади, то ни минуты не сомневаюсь, что получил бы ответ: «Конечно, рысисые!». А если бы Петела предъявить нашим мужикам (о них тоже иногда полезно вспомнить и подумать), они такую лошадку оторвали бы с руками. Ибо в типе Бычков есть какое-то здоровое, мужицкое начало, все еще столь сладкое русскому сердцу.
Красивый-Молодец и Кряж
Близко к Тверской заставе, рядом с фабрикой Сиу,[108] находилась дача Сергея Алексеевича Сахновского.[109] Главный двухэтажный дом занимал фабрикант Сиу, а во дворе, против въездных ворот, в маленьком, вросшем в землю одноэтажном домике жил Сергей Алексеевич.
Сахновский был настоящим гигантом и по росту, и по сложению, и по весу: могучая фигура русского богатыря, приветливое и красивое лицо, огромная физическая сила и при этом кротость и доброта ребенка. Одевался он в русскую поддевку, носил окладистую бороду, волосы зачесывал назад. Я его знал уже глубоким стариком, беседы с ним успокоительно действовали на душу и всегда останутся в моей памяти как нечто отрадное и чистое. Человек прежней эпохи, невозвратно ушедшей, а потому милой и близкой сердцу. В нашей спортивной среде Сахновский не имел врагов, его решительно любили и уважали все. Людей привлекали к нему его богатырский рост, доброта, громадные знания и, наконец, его авторитет. Человек, имевший много от самородка, очень самобытный, он вместе с тем представлял определенную и высокую культуру. Быть может, в девяностых годах Сахновский был последним олицетворением эпохи шестидесятников. Он воспитывался на идеалах Хомякова и Аксакова, во всем, конечно, славянофил, а не западник, начиная от русского национального костюма, который он носил постоянно, типично великорусского лица, краснобайства, к которому иногда прибегал, и горячей, восторженной любви и веры в Россию. В нем еще была та удаль, та непосредственная, чисто черноземная сила, которая порождала легенды. Говорили, что как-то раз в веселой компании он на пари в три удара разрушил кулаком печь. В другой раз, едучи в санях по сугробистой деревенской дороге, он, когда сломалась оглобля, обмотал руку в мешок и, взяв обломившийся конец в руку, благополучно доехал до дому. Неважно, происходило ли все это в действительности: великой силой и мощью обладал человек, если о нем так говорили и так думали.
Сахновский был настоящим гигантом и по росту, и по сложению, и по весу: могучая фигура русского богатыря, приветливое и красивое лицо, огромная физическая сила и при этом кротость и доброта ребенка. Одевался он в русскую поддевку, носил окладистую бороду, волосы зачесывал назад. Я его знал уже глубоким стариком, беседы с ним успокоительно действовали на душу и всегда останутся в моей памяти как нечто отрадное и чистое. Человек прежней эпохи, невозвратно ушедшей, а потому милой и близкой сердцу. В нашей спортивной среде Сахновский не имел врагов, его решительно любили и уважали все. Людей привлекали к нему его богатырский рост, доброта, громадные знания и, наконец, его авторитет. Человек, имевший много от самородка, очень самобытный, он вместе с тем представлял определенную и высокую культуру. Быть может, в девяностых годах Сахновский был последним олицетворением эпохи шестидесятников. Он воспитывался на идеалах Хомякова и Аксакова, во всем, конечно, славянофил, а не западник, начиная от русского национального костюма, который он носил постоянно, типично великорусского лица, краснобайства, к которому иногда прибегал, и горячей, восторженной любви и веры в Россию. В нем еще была та удаль, та непосредственная, чисто черноземная сила, которая порождала легенды. Говорили, что как-то раз в веселой компании он на пари в три удара разрушил кулаком печь. В другой раз, едучи в санях по сугробистой деревенской дороге, он, когда сломалась оглобля, обмотал руку в мешок и, взяв обломившийся конец в руку, благополучно доехал до дому. Неважно, происходило ли все это в действительности: великой силой и мощью обладал человек, если о нем так говорили и так думали.