Ты, Филя, домовину поглубже и поширше зробы, велела Назаровна. Бачишь, яка я пышна, та дюже гарна. Шоб мени там не було тисно.
Разнесло тебя, разбухла, как на дрожжах, в дверь с трудом влезаешь, с подозрением заметил он, окинув ее полную, как у метателя ядра или диска фигуру, плоское, словно блин, лицо с красными от печного отсвета щеками. В селе слух пошел, что Захарий Пивень за тобой уплетается? На рынке, сказывают, угощал тебя чебуреками с кофеем. С чего бы такая щедрость? Он же, скряга, за копейку удавится, дерьмо и то на удобрение использует, помидоры, перец и баклажаны им прикармливает вместо компоста и азотной селитры.
Брехня усе, робко возразив, насторожилась Ганна.
Зачастила ты с ним в последнее время вместе на рынок ездить, не разлей вода, продолжил Филипп Ермолаевич. Аль молодые годы вспомнила, как он тебя на сеновале тискал? Может уже успел обрюхатить? Верно, ведь говорят, седина в бороду, бес в ребро. Люди добри, рятуйте! внезапно заголосила, словно по покойнику, Ганна, перепугав ревнивого супруга. Типун тоби на язык. Схаменись, що ты кажешь? Я Захарию пять гривен на шлях дала, вот вин и нагодував чебуреком и каваю.
Так он же прохиндей, тебя надул, изумился Уваров. Сколько стоит один чебурек, стакан или чашка кофе?
Чебурек гривна и двадцать копеек, а кофе одна гривна, ответила она.
Итого две гривны и двадцать копеек. Нагрел тебя ухажер на две гривны и восемьдесят копеек. Ну, Захарий, пройдоха, с паршивой овцы хоть клок шерсти. Уши-лопухи развесила и радуешься, что тебя, старую дуру, надул на кафе и чебуреках, с ехидством произнес мужчина. У вас, щирых хохлов, как и у хитрых жидов, это в крови не обманешь, богатым не станешь.
Зато ты, москаль душа нараспашку, готов отдать последнюю рубашку, упрекнула Ганна на чисто русском языке. «А ведь хохлуха, может нормально говорить, когда захочет, подумал он. Но часто выпендривается, подчеркивая свое хохляцко-кулачкое происхождение. И что я в ней, по глупости юных лет нашел? Ни рожи, ни кожи. Верно говорят: любовь зла, полюбишь и козла, а точнее, козлиху».
Ниякий вин не хахаль, бо вже ничого не може. Я тилькы з тобой, антихрист у лижку кохалась, с обидой промолвила Ганна. Усю молодисть и вроду на тэбэ втрачала.
Тогда, откуда ты знаешь, могет Захарий или не могет? уцепился супруг, прищурив некогда васильковые, а ныне поблекшие глаза.
Не тваго розуму справа, смутившись, опустила она тяжелую голову.
Вроду? Ха-ха-а, нашлась красавица писаная, засмеялся он, закашлявшись. Если бы я на тебе не женился, так бы одна куковала, старая клуня. Благодари судьбу, что не оставил тебя с дитем малым, столько лет прожили.
Ко мне Захарий тодди сватался, бажав весилля справыты, а ты ирод сголтував и зипсував, всплакнула Ганна. З Пивнем бы лиха не мала, вин справжний господарь, усе на подвирья тяне, ничего не втрачае.
Нужна ты теперь 3ахарию, старая и жирная, как корове седло, усмехнулся Уваров и приблизился к ней с рулеткой. Вставай, вродлыва жинка, буду мерку снимать. По твоим крупным габаритам и мне гроб будет в самый раз, просторный, как бассейн. Поглядим, кто раньше преставиться, кто Господу нужнее.
Ганна нехотя поднялась словно тумба и он замерил матерчатой лентой рост, толщину и ширину, записал цифры и блокнот. Потрескивали лилово-красные поленья в печи и в маленькой комнате было душно, как в сауне, хоть окна настежь открьвай.
2
На следующий день, спозаранку Уваров с азартом занялся делом. Собрал сохранившиеся в сарае плоские сухие доски толщиной в 25 миллиметров. Хватит ли? удрученно почесал он затылок. Гроб получится, что двуспальная койка. Навязалась на мою шею старая каракатица. Досок едва ли хватит. Придется где-то раздобыть на крышку и крест.
Работал он усердно, с удовольствием, соскучившись по столярному делу. Ножовку, рубанок и стамеску выпускал из рук только на время короткого перекура. Глазомер его не обманул, пришлось четыре широкие доски для крышки и сосновое бревно для креста занять у кума Гаврилы Евстратовича. Он мужик компанейский, лишь для вида покапризничал, посетовал, а с деревом помог.
Через неделю гроб был готов в своей классической форме, будто из красного дерева глубокий и просторный. Двоих средней полноты людей можно уложить.
Ганна, принимай работу! позвал он жену, хлопотавшую с тяпкой на огороде. Переваливаясь, словно утка, на коротких толстых ногах, она пришла во двор под покрытый шифером навес.
Гарно, дюже гарно, оценивающе оглядев домовину, похвалила жена. Бархатом или атласом красным его обить и мягонькую подушечку под голову подложить для удобства.
Сойдет и так, ты ведь только примеряешь и еще не отдала Богу душу, ответил Уваров. Залазь, живо, а то сам лягу.
Ни, це для мэнэ домовына зроблена, возразила она и с трудом на четвереньках перевалилась через высокий борт гроба, старательно улеглась на дно. Молча закатила выпуклые глаза, скрестив пухлые руки на бесформенной груди. Гроб пришелся ей по нраву.
«Значит, угодил, подумал он и живо схватил крышку, накрыл сверху и стукнул молотком по краю, дабы нагнать на старуху страха. Филя! Филя-я! Схаменись, что ты робышь? услышал он истошный крик Ганны, упершейся изнутри, откуда и прыть взялась, головой, руками и ногами в крышку. Но Уваров, тоже не слаб в коленках, прижал ее сверху руками. Ошалевшая от ужаса, баба поднатужилась и крышка, выскользнув у него из рук, свалилась в сторону.