Но если сам паша или кто-то из его приближенных когда-либо узнает, что он гуляет по улицам, я должна буду согласиться с тем, что его казнят.
— По мне, так это лучшая судьба, чем медленное умирание, на которое ты обрекла его, посадив на цепь.
Двавел громко рассмеялась.
— Тогда ты совсем не знаешь Дондона, — сказала она. — Давно уже святые и мудрые люди назвали семь смертных грехов, угнетающих душу. Правда, первым трем — гордыне, зависти и гневу — Дондон не подвержен, зато полностью во власти четырех остальных — лени, алчности, обжорства и похоти. Ради спасения его жизни мы заключили с ним сделку. Я обещала ему, что предоставлю ему все, что он пожелает, без всякого обсуждения, в обмен же взяла с него обещание не покидать пределы дома.
— Тогда зачем было приковывать его за ногу? — спросил убийца.
— Потому что Дондон бывает пьяным гораздо чаще, чем трезвым, — объяснила Двавел. — И вполне способен устроить мне скандал или выбраться на улицу. Все это лишь затем, чтобы защитить его.
Энтрери хотел возразить, потому что более жалкого зрелища, чем являл сейчас собою Дондон, он в жизни не видал и сам предпочел бы мучительную смерть такому уродливому существованию. Но, припомнив, каким хафлинг был лет десять тому назад, когда любил сладкое и женщин ничуть не меньше, он понял, что Дондон сам во всем виноват, что все эти «радости» вовсе не навязаны ему заботливой Двавел.
— Если он не выйдет за порог «Медного муравья», его никто не потревожит, — негромко сказала женщина после некоторого молчания, дав Энтрери возможность все обдумать. — Никакие наемные убийцы. Хотя, конечно, его безопасность держится только на слове паши пятилетней давности. Поэтому нетрудно понять, почему мои друзья несколько взволновались, когда такой человек, как Артемис Энтрери, вошел в заведение и начал расспрашивать о Лондоне.
Энтрери бросил на нее скептический взгляд.
— Сначала они не были уверены, что это ты, — объяснила Двавел. — Хотя нам известно, что ты вернулся в Калимпорт пару дней назад. Но, сам понимаешь, на улицах о чем только не говорят, и по большей части это слухи, а не полезные сведения. Некоторые говорят, что ты вернулся, чтобы сместить Квентина Бодо и вновь взять в свои руки гильдию Пуука. Другие намекают, что причина твоего возвращения гораздо серьезнее, и наняли тебя сами Правители Глубоководья, заказав убийство нескольких высокопоставленных лиц Калимшана.
По выражению лица Энтрери ясно было, насколько нелепым показалось ему это предположение.
— Таковы уж издержки громкой славы, — пожала плечами Двавел. — Многие люди готовы заплатить большие деньги за любые, пусть и нелепые, слухи, лишь бы они помогли им разгадать загадку возвращения Артемиса Энтрери в Калимпорт. Из-за тебя они лишились сна, наемный убийца. Можешь считать это лучшим комплиментом… а также и предостережением, — продолжала она. — Если уж гильдии боятся чего-нибудь или кого-нибудь, они в лепешку разобьются, но уничтожат того, кто внушает им страх. Многие уже настойчиво расспрашивают о том, где ты и что делаешь, а ты сам знаешь, что это означает — на тебя открыта охота.
Энтрери поставил локоть на ручку кресла и упер подбородок в ладонь, внимательно рассматривая маленькую женщину. Нечасто с Артемисом Энтрери разговаривали так прямо и смело, и за те несколько минут, что длилась их беседа, Двавел Тиггервиллис завоевала больше уважения наемного убийцы, чем многие за целую жизнь.
— Я могу добыть тебе более подробные сведения, — лукаво продолжала она. — У меня, как говорится, уши — как у соссланского мамонта, а глаз больше, чем у толпы зевак. И это правда.
Энтрери потряс кошельком на поясе.
— Ты переоцениваешь мое богатство, — сказал он.
— Оглянись-ка по сторонам, — осадила его Двавел. — У меня есть все, что мне надо.