Это мой дом, батя.
Твой дом не здесь начал было Данилыч, но Сапог не дал ему закончить, повторив:
Мой дом. И только я буду решать, кто из вас будет сидеть со мной за одним столом. Понятно?
Ты ты
Данилыч буквально задыхался от возмущения и едва сдерживался, чтобы не схватить за шиворот ухмыляющегося отпрыска и не выбить из него дурь.
Ты ставишь меня в один ряд с этим отбросом?! спросил он, пытаясь совладать с эмоциями.
Кривая усмешка стала шире, и Данилыч внезапно подумал о щуке. Злой, голодной щуке, заприметившей карася.
Давай я тебе кое-что напомню, заговорил Сапог. Освежу, так сказать, память. Когда в 2011-м я первый раз попал под статью, мне помог именно Керосин. Мне не хватало лавандоса, и это он мне помог забашлять предкам того пацана, которого я случайно сшиб. Забыл, небось?
Не забыл, прошептал Данилыч. У меня все время перед глазами лицо его матери.
Они взяли бабки, с нажимом сказал Сапог. Значит, тема закрыта. Если бы не Керосин, мне не хватило бы откупиться! Я бы сел в тюрягу уже тогда!
«Наверное, это было бы правильным и единственно верным выходом подумал Данилыч, с бессильным гневом глядя на сына. Может, именно тогда ты должен был отмотать свой срок, чтобы не превратиться в это бездушное дерьмо, что сейчас стоит передо мной!»
Мне помог Керосин, а не ты, родной отец. Че ты мне тогда говорил? «Мужик должен отвечать за себя?» Так?
Преисполненный яростью голос Сапога звучал так, словно им можно было крошить гранит, и Данилыч решил не накалять и без того сложную ситуацию.
И не ты мне будешь указывать, с кем и как дружить, добавил Сапог, слегка остывая.
И не ты мне будешь указывать, с кем и как дружить, добавил Сапог, слегка остывая.
Плечи Данилыча опустились. Он посмотрел на ворота.
Мне уйти, сын?
Сапог напрягся, словно тугая пружина.
Нет, после долгого раздумья сказал он. Но я не хочу, чтобы ты давил на меня. Понял, батя? Ты стал другим, я стал другим. Мир стал другим, жизнь тоже изменилась. Завтра поедем к тебе. Тогда и баню затопишь. А сейчас я хочу побыть здесь. Здесь прошла моя юность. Здесь мне дорог каждый гвоздик, каждая дощечка и трещинка. Вот так.
Они вернулись в комнату. По телевизору, дергаясь и зависая, шел «Бумер». Печка уже достаточно раскалилась, и Леха регулировал заслонку. Керосин сидел в той же самой позе, пялясь в никуда остекленевшим взглядом. Его покрытые грязными разводами пальцы нервно чесали забинтованную руку.
Че с Толяном? спросил Сапог.
Леха вздохнул:
Тишина, мля.
Керосин вздрогнул, словно услышав кодовое слово:
Сапог надо поговорить.
Сапог потянулся за бутылью.
Валяй. Только прямо здесь, мне нечего скрывать.
Наркоман облизал пересохшие губы и чуть подался вперед, будто Сапог мог его не расслышать:
Мне нужны бабки, Сапог. Много бабок. Или меня на ремни порежут.
В тесной кухоньке убого-обветшалого двухэтажного барака за древним скрипучим столом расположилось трое Елена с Борисом и Павел Егорович, однорукий хозяин малогабаритки, куда временно переселили детей, которых намеревалась взять под свое опекунство приехавшая семейная пара.
Борис сидел с каменным лицом, искоса разглядывая «интерьер» их временного пребывания, и каждая подмеченная им мелочь вызывала если не отвращение, тот брезгливость как минимум. Затертый до дыр линолеум, пожелтевшая от времени и грязи кафельная плитка, сплошь покрытая паутиной трещин, мятые кастрюли валялись прямо на полу в углу вперемешку со сковородками, настолько мазутно-черного цвета, что, казалось, их использовали для зачерпывания угля, а не для приготовления пищи. Растрескавшейся потолок в блекло-рыжеватых разводах, словно на чердаке распотрошили какого-то беднягу и пару суток труп тихонько лежал, пропитывая своими выделениями эту несчастную халупу.
Екатерина, сотрудник детского дома, о чем-то взволнованно разговаривала в прихожей по сотовому. Это была крупная женщина лет тридцати пяти с необъятной талией и громадными обвислыми грудями. При взгляде перед глазами Бориса мгновенно вырисовывался образ двух арбузов в сетке-авоське.
Так вот, я и говорю, пробубнил в третий раз Павел Егорович, с бессмысленной сосредоточенностью передвигая засаленную солонку из одного конца стола в другой. Мелко подрагивающие пальцы единственной руки, свекольно-багровый нос в глубоких в оспинах, заплывшие глаза с кровяной сеточкой на белках все это выдавало в хозяине квартиры большого любителя дерябнуть между делом бутылек-другой.
И я говорю, повторил он, стрельнув острожным взором в сторону гостей. С тех пор, как погорел, значит, ихний приют, так они у нас и воркуют, голубки Наши дети, значит, уже выросли, в доме они живут своем, так что места у нас хватает Хорошо, дай Бог, эти детки живы остались Хотя руку на сердце ежели положить, какой там хорошо Старшая девка-то едва без глаз не осталась Да-да
«Старшая девка, мысленно произнес Борис, испытывая непреодолимое желание встать и уйти прочь из этого гадюшника. Он что, даже не знает имен девочек, которые у него живут?!»
В отличие от него, Елена обратила внимание на другое.
Что значит без глаз? спросила она напряженным тоном.