Ну, эта балкой по голове вашей девчонке грохнуло, энергично жестикулируя единственной рукой, пояснил Павел Егорович.
Марине? уточнил Борис, и тот, помедлив, кивнул.
Да вы не бойтесь, успокаивающе проговорил Павел Егорович. Видит, конечно, она хреново, но пусть хоть как-то Не ослепла, и то радость.
На кухню вошел крошечный мальчуган лет четырех. На нем была измятая майка, заляпанная коричневатыми пятнами чая, и исчерканные фломастерами трусы. Нос и щеки малыша тоже были в цветных разводах, словно тот играл в индейцев, пытаясь нанести себе боевую раскраску. Левая нога мальчика была перебинтована, развязавшийся конец волочился за ним, как поводок от сбежавшего щенка.
Пливет, сказал он, с серьезным видом разглядывая своих будущих опекунов.
Привет, Дима, заулыбалась Лена. Ты чего такой чумазый?
Привет, Дима, заулыбалась Лена. Ты чего такой чумазый?
Ребенок ткнул грязным пальцем в мясистую тушу сотрудницы детского дома, маячившую в коридоре.
Тетя Катя сказала, что сюда едут толстая тетка и лысый очкалик, понизил он голос, как если бы сообщал военную тайну. А плиехали вы. Это вы?
Улыбка на лице Елены померкла, губы превратились в тонкие нитки.
Уж чья бы корова мычала, обронила она, сцепив пальцы в «замок».
Борис смущенно кашлянул.
Ну, вы тут поболтайте, я щас приду, засуетился Павел Егорович, торопливо вылезая из-за стола.
Мальчик подошел вплотную к Борису.
У нас в садике тоже был очкалик, сообщил Дима, ковыряясь в носу. Только он был не лысый. А вы нас плавда забелете?
Борис перехватил многозначительный взгляд супруги.
Гм Конечно, Дима, сказал он, одновременно чувствуя странную нерешительность в голосе. И тебя, и Марину с Сашей
Глазенки малыша заблестели, словно начищенные монетки.
Это здолово! А то тут скучно! Дядя Паша пьет водку. Даже ночью, когда тетя Маша спит. А если она видит, как он пьет, она его бьет. Плям по молде.
Тетя Маша? машинально переспросил Борис, чувствуя, что где-то глубоко внутри, набухая, начинает медленно разрастаться что-то обжигающе-ядовитое, словно громадный ком стекловаты, пропитанный ртутью.
Ага, согласно кивнул Дима. Он черкнул босой ножкой по замызганному линолеуму, и Борис обратил внимание на черную кайму под ногтями мальчика.
А у тебя машина есть? снова спросил малыш.
Конечно, есть, ответил мужчина. Он неосознанно потянулся к ребенку, но тот не спешил сокращать дистанцию между ними.
«Как маленький олененок из леса. Вроде испытывает любопытство, но не доверяет», мелькнула у Бориса грустная мысль.
Дашь покататься? Я умею кататься на машине, с непоколебимой уверенностью заявил Дима.
Обязательно, пообещал Борис. Только сейчас он заметил, что ребенок практически полностью игнорирует его жену, сосредоточив свое внимание на нем.
А ты нас не блосишь? задал он вопрос, заглядывая в глаза мужчине, и Борису стоило неимеверных усилий, чтобы выдержать взгляд этих не по-детски серьезных глаз, которые с нетерпением ждали ответа. Правдивого, честного, искреннего ответа.
Нет, тихо ответил мужчина.
Не блосай, попросил Дима. Сашка плачет все влемя. Вот я муссина. Я не плачу. А она плачет. Знаешь, как она твоего ослика любит? Она все влемя с ним ходит. Она его Тим назвала.
Борис ощутил, как в глазах собирается влага.
Я рад, что ей так понравился наш подарок, только и промолвил он. Кашлянув, он спросил: А где твой робот? Тот, что мы тебе подарили в прошлый раз?
Оглянувшись, будто его могли подслушать, Дима со вздохом ответил:
Он сголел. Когда голел наш плошлый дом. Жалко, конечно. Но ты ведь еще мне подалишь лобота?
Борис кивнул:
Непременно.
А еще у меня нога голела, произнес Дима, выставив вперед забинтованную ногу. У него было такое довольное лицо, словно он гордился тем, что побывал в пожаре и получил ожог. Чуть весь не сголел.
На кухню вернулся Павел Егорович. Почесывая нос, он уселся на расшатанный стул, и Борису хватило лишь одного короткого взгляда, чтобы убедиться: инвалид специально уходил, чтобы спокойно, без лишних свидетелей «хлопнуть» рюмку. Следом вошла Екатерина, в неподвижности застыв у запятнанной жиром раковины.
Дима скользнул по хозяину дома любопытным взглядом и сказал, обращаясь к Борису:
А знаешь, почему у дяди Паши одна лука? зашептал он, и на его чумазой мордашке появилось заговорщическое выражение. Не знаешь? Он ланьше был военным, и его бандиты поймали. Они ему луку отлезали.
Бориса начал разбирать смех.
Военный, значит? пряча улыбку, переспросил он, и Павел Егорович, покраснев, махнул рукой:
Вы его не слушайте. Он сочинять любит.
Хочешь семечек, поссы на веничек, все с тем же серьезным выражением проговорил Дима. Хлен в жопу вместо уклопу.
Боже, Дима! воскликнула Елена Сергеевна, покраснев.
Это кто ж тебя так научил? спросил Борис Сергеевич, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.
Мальчуган махнул ручонкой в сторону хозяина квартиры:
Это дядя Паша так говолит.
Теперь настала очередь краснеть Павлу Егоровичу.
Нда протянула Елена, многозначительно глядя на супруга.
Это плохие слова, Дима, объяснил Борис ребенку. Лицо мальчика оставалось безучастным, словно он не видел каких-либо различий в понятиях «хорошо» и «плохо».