Какая-то часть меня радовалась. В том, чтобы сдаться, всегда есть облегчение.
Почему с тобой так сложно? вздохнула Кэрол.
Я промолчала. Моя сестренка. Мы никогда не были близки. Я хотела любить ее. Но она другая и слишком осторожная. С ней даже поиграть толком не удавалось.
Большую часть обратного пути до Портленда я проспала, упершись лбом в стекло. В кулаке у меня было зажато удостоверение личности Конрада Хэлоуэя.
Сейчас
Я провела в шестом отделении одиннадцать лет, не имея для утешения ничего, кроме старых историй и избитых слов. Я процарапывала себе тропу сквозь минуты, которые казались годами. Время утекало в вечность как песок.
Но теперь, когда я жду сигнала от Томаса, я обнаружила, что терпение мое иссякло.
Я помню, как была беременна Линой. Последние две недели превратились в муку. Мои лодыжки опухли, и для того, чтобы просто стоять, уходила масса сил. Но я не могла спать, и когда Рэйчел и мой муж засыпали, я бродила по дому. Обычно я расхаживала по будущей спальне Лины: двенадцать шагов в длину, двадцать по диагонали. Я ступала по ковру босыми ступнями. Я держалась за живот, тугой, будто мяч, обеими руками, и чувствовала, как она шевелится там. Ровное биение ее сердца пульсировало под моими пальцами, как барабанный бой.
И я разговаривала с моей девочкой. Я рассказывала ей о том, кем была и кем хотела стать. Я поведала ей о мире, в котором ей предстояло очутиться, и о прежней, совсем далекой реальности.
И я жалела ее.
Однажды я обернулась и заметила в дверном проеме Конрада. Он смотрел на меня, и что-то проскользнуло между нами не совсем любовь, но нечто близкое к ней. Этому не было названия. Возможно, своего рода взаимопонимание.
Пора спать, Беллс, произнес он.
Теперь я обнаружила, что снова испытываю потребность двигаться. Кроме того, я не могу лечь. Струи воды наставили синяков на ногах и спине, и легкое прикосновение простыни причиняет боль. Я и есть заставляю себя с трудом, но понимаю, что нужно. Кто знает, сколько я пробуду в Диких землях, прежде чем разведчики меня найдут? А если нет? У меня нет ничего, кроме тапочек и хлопчатобумажного комбинезона. А вдоль замерзшей реки возвышаются сугробы. Деревья голые и замерзшие, животные попрятались.
Возможно, я умру через два-три дня. Но лучше погибнуть в мире, который я всегда любила, даже теперь, после его попыток меня сломать.
Но вестей до сих пор нет. Три дня, четыре, пять Разочарование делается удушающим и терзает непрестанно. Уже шесть суток меня окружает молчание. Томас не дает о себе знать, и я начинаю терять надежду. А если его разоблачили? На седьмой день меня охватывает гнев. Томас забыл про меня!
Но вестей до сих пор нет. Три дня, четыре, пять Разочарование делается удушающим и терзает непрестанно. Уже шесть суток меня окружает молчание. Томас не дает о себе знать, и я начинаю терять надежду. А если его разоблачили? На седьмой день меня охватывает гнев. Томас забыл про меня!
Мои синяки превращаются в звездные вспышки, взрывы невероятных оттенков, желтых, зеленых и фиолетовых. Я не волнуюсь и не злюсь. Энергия, которую я черпала в мыслях о побеге, покинула меня. Пропадают все желания.
Меня переполняют мрачные мысли. Томас никогда не собирался помогать мне. Планирование побега, плетение веревки, разведчики пустые грезы и дурацкие фантазии
Теперь я валяюсь на койке и встаю лишь тогда, когда нужно облегчиться или если сквозь узкую щель в двери просовывают поднос с едой.
И я застываю. Под маленькой пластиковой миской с макаронами, слипшимися в комок, лежит бумажный прямоугольник. Записка.
Томас написал ее большими буквами. «СЕГОДНЯ НОЧЬЮ. БУДЬ ГОТОВА».
Меня мутит, и я пугаюсь, что заболела. Сама мысль о том, чтобы покинуть тюремные стены, это помещение, кажется противоестественной. Что я знаю о Диких землях и о сопротивлении? Когда меня арестовали, я лишь начинала участвовать в движении
Я мечтала о побеге одиннадцать лет, а теперь, когда час наконец-то пробил, я медлю.
Тогда
Сперва я не поняла, что исцеление не сработало.
Меня поместили в мою прежнюю спальню в родительском доме, запретили видеться с друзьями, покидать комнату без разрешения и без сопровождения Кэрол. В общем, я практически умерла. Я вставала с постели, шаркая, брела в душ, смотрела однообразные новости, слушала тупую музыку по радио. Вот что означает исцеление: ты попадаешь в аквариум и вечно кружишь по нему.
Я помогала родителям и заново подала заявление в колледж, поскольку прежнее решение о приеме аннулировали из-за моих приключений в Бостоне. Еще я написала массу писем с извинениями в бесчисленные комитеты. Без внимания не остались публичные должностные лица, соседи и безликие бюрократы с длинными бессмысленными титулами.
Постепенно я вновь получила подобие свободы. Я могла посещать магазины и гулять на пляже. Мне разрешили встречаться с некоторыми старыми друзьями. Время текло, а сердце лишь глухо ухало у меня в груди.
Спустя шесть месяцев портлендский комитет эвалуации постановил, что я готова получить пару. Тогда как раз подписали Акт брачной стабильности, и система начала развиваться. Мы с матерью отправились в ЦОПО («Центр организации поисков и образования»). Впервые после Бостона я ощутила некий интерес. Только он имел тревожный оттенок. Это было нехорошее возбуждение, от которого у вас ноет под ложечкой, а во рту появляется привкус рвоты.