А между тем десятилетие после реформы стало временем демографического взрыва: за 30 лет сельское население России почти удвоилось!
Людей в селе стало больше, чем могла прокормить земля.
Тем более что она, как мы только что объясняли, была истощена варварским, не «хозяйским» обращением из-за переделов, когда крестьяне не видели смысла удобрять (холить) только временно принадлежащую им землю!
Людей в селе стало больше, чем могла прокормить земля.
Тем более что она, как мы только что объясняли, была истощена варварским, не «хозяйским» обращением из-за переделов, когда крестьяне не видели смысла удобрять (холить) только временно принадлежащую им землю!
Княгиня Кантакузина (чье американское происхождение, пожалуй, помогало ей трезво взглянуть на российскую жизнь) писала в мемуарах:
«Расхолаживало, порождало лень и приводило к падению урожая, поскольку лентяй делал как можно меньше, в то время как усердный работник, который глубоко вспахивал и хорошо удобрял свой участок, видел, как обработанную и улучшенную им землю отдавали в другие руки. Его хорошее зерно продавали, смешивая с плохим зерном другого, и он не получал никакого иного результата, кроме усталости».
17. Как Столыпин боролся с общиной
Столыпин задумал бороться с этой ситуацией естественным для страны с огромной территорией способом: переселять крестьян на свободные и плодородные земли за Урал (там не было ни крепостного права, ни общин). Конечно, переселяли наспех, сотни тысяч возвращались, не сумев обжиться, разоренными.
И все же в конце концов в Сибири осело два с половиной миллиона (!) предприимчивых людей.
Что этому предшествовало и почему пришлось это делать?
Мировые цены на зерно падали. В европейской части России крестьяне разорялись, а покинуть переставшее их кормить хозяйство в поисках лучшей доли многие не могли: закон 14 декабря 1893 года запретил крестьянину выход из общины без согласия мира (то есть общины)!
Вот когда развернулась в России крестьянская коррупция «Инициативный мужик, пишут современные историки, вынужден был кланяться и унижаться перед соседями, ставить полведра, а то и ведро водки только чтоб отпустили с миром». («С миром» уже в другом смысле то есть по-доброму.)
С 1906 года ситуация менялась, хотя и с очень большим затруднением.
По замыслу Столыпина, крестьянин, решившийся выйти из общины, должен был получить в частную собственность все закрепленные за его семьей, по числу душ, наделы (но не помещичью землю, которую он постепенно выкупал). Разбросанные по разным местам, они сводились теперь для удобства хозяйствования в один участок. Крестьяне те, что не решались переселяться, могли селиться рядом со своей землей: на хуторах и отрубах.
Кому это столыпинское новшество могло быть невыгодно? Легко догадаться, что в первую очередь лодырям и пьяницам односельчанам пожелавшего выделиться.
Во-первых, община их подкармливала (за счет как раз работящих мужиков).
Во-вторых, при переделах, глядишь, лодырю достанется чужая ухоженная земля. Час торжества таких незадачливых сельчан, когда они могли забрать у своих работящих соседей не только землю (правда, как оказалось, ненадолго у них ее забрали тоже), но и двор с избой, был впереди после Октября 1917 года.
А в-третьих, это было прежде всего непривычно. Не берусь с уверенностью судить о других странах, но в России не очень-то любят непривычное.
Так что столыпинская аграрная реформа шла очень трудно по-русски говоря, со скрипом.
В одних местах крестьяне боялись выходить из общины, особенно под нажимом власти (к которой в России привыкли относиться с подозрением). В других община, как уже сказано, с большой неохотой отпускала своих членов на отруба или хутора. В-третьих бюрократическое чиновничество совершенно не помогало начинающим фермерам.
В свою очередь, и выделившиеся не очень-то спешили вставать на ноги, самостоятельно хозяйствовать
18. «Не выделяйся!»
Писатель Н. Златовратский (18451911), еще учась в гимназии, окончил двухгодичные землемерные классы. Вслед за тем служба в деревне познакомила его с бытом пореформенного (напомню тем, кто успел забыть, после Великой реформы 1861 года) крестьянства.
Вот как рисовал он общинные порядки. Речь об известном камне преткновения в общине так называемых неудобьях, неудобице. То есть о кочковатой, заросшей кустарником или болотистой земле, где можно только пасти скот, но почти невозможно косить траву (разве что выкашивать небольшими кусочками). И уж совсем невозможно распахать ее и засеять. Словом, речь о земле, над которой, прежде чем ее использовать под посевы или овощи, надо очень много работать:
« У вас ведь много неудобной, болотистой земли около деревни сверх усадеб?
Есть-таки.
Может, из вас кто хочет обработать эту землю под огород, например?
Может, отчего ж, не стесняем
А потом он уж все время этим огородом будет пользоваться?
За что так? Надо по справедливости.
Да ведь он все обработал, расчистил.
За труды он и пользуется. Три года ему даем. Зачем обижать?
А потом?
А потом уж сообща будем пользоваться, потому земля общая»[4].