Так что если мы их нынешнюю армию в Крыму переколотим, то господа союзники не скоро свою вторую соберут, продолжал гнуть свою линию Ардатов.
Пока только они нас колотят! горестно констатировал Николай.
Неправда твоя, государь! решительно возразил ему Михаил Павлович. И мы их бьем, да еще как бьем! Не знаю, как было на Альме, а то, что творилось под Балаклавой и Инкерманом, я своими глазами видел. И потому внукам своим расскажу и прикажу запомнить на вечные времена о том, как гордые англичане удирали от русских солдат. И если бы крымскими войсками командовал Паскевич, то Севастополь сейчас был бы наверняка свободен от осады. И уж точно не у тебя бы голова болела, а у императора Бонапарта и лорда Пальмерстона, с королевой Викторией в придачу.
После этих слов в просторном кабинете повисла звенящая тишина, и было отчетливо слышно, как под пальцами императора затрещала обивка подлокотника кресла, в котором он сидел.
Не отрывая завороженного взгляда от огня, Николай неподвижно застыл, подобно легендарному сфинксу, а затем, приняв для себя мучительное решение, твердо произнес:
Даю тебе слово, Мишель, что до конца года я решу вопрос о новом командующем Крымской армией. Но сможет ли это исправить положение? Смогут ли наши солдаты достойно противостоять солдатам противника, которые поголовно вооружены штуцерами, чей огонь приносит нам ужасные потери?
Смогут, государь. Наши солдаты все смогут, если только выказывать им свою любовь и не держать их на голодном пайке, а в полной мере снабжать порохом, сухарями, да теплыми шинелями и сапогами. Ты уж извини меня, что говорю тебе об этом сейчас, но накипело. Ардатов с силой стукнул кулаком в свою грудь. Воруют господа интенданты безбожно, и говорю это не просто с чужих слов. Перед самым отъездом обратились ко мне солдаты гарнизона с жалобами на своих интендантов. Проверил я их слова, и такое вскрылось, что чуть было не повесил я из этих воров при всем честном народе! Удержался, конечно, но, пользуясь особыми полномочиями, данными тобой, в тот же день заковал их в кандалы и отправил в Сибирь на десять лет, с воровской литерой. Так что ты уж не взыщи, но покарал я казнокрадов по законам военного времени, никак нельзя было по-другому сделать! Иначе в глазах гарнизона был бы я таким же прохвостом, как и они. Да, когда ехал обратно, проверяя дороги наши, некоторых губернаторов и их помощников примучил порядком, говорю тебе как на духу, государь.
Был бы толк, Мишель! Ведь и до нас воровали, и после нас будут, смиренно произнес Николай.
Ты удивишься, государь, но, как ни странно, толк у меня был. Объявил я на следующий день после суда, что лично буду пробовать пищу из солдатского котла, и через день поехал исполнять сказанное. И что самое интересное, пища солдатская оказалась ничуть не хуже, чем из моего котла, и до самого отъезда интенданты адъютанта моего мучили расспросами, куда же еще его превосходительство сегодня поедет!
Густой раскатистый смех наполнил стены кабинета гулким эхом, перекатываясь от одной стены к другой, разгоняя нависшую над собеседниками напряженность.
А что касается штуцеров, то не так страшен черт, как его малюют. Они, конечно, бьют гораздо дальше наших ружей, тут спору нет. Да вот только толк от их стрельбы расстояние до трехсот шагов, а там как бог на душу положит. Разве не так? хитро спросил Ардатов.
И царь был вынужден с ним согласиться, вспомнив двухгодичное соревнование снайперов на императорский приз. Лучшие стрелки с большим трудом поражали цели, выставленные за триста шагов.
Но ведь наши ружья бьют только на сто шагов против их трехсот, а это большое преимущество, особенно против нашей артиллерии. Ты же сам мне писал, что орудийную прислугу подчистую выбивают.
Что верно, то верно. Но против всякого яда есть противоядие, многозначительно произнес собеседник.
Говори, Мишель, не томи!
Денег оно стоит хороших, государь, как бы оправдываясь перед царем, лукаво произнес Михаил Павлович.
Да будут тебе деньги, дело говори! выкрикнул Николай страстно желавший иметь у себя противоядие от ненавистных ему штуцеров.
Есть в Германии один оружейник, Иоганн Дрейзе. Изобрел он винтовку нового образца, против которой штуцер как дитя малое. Вот только, как это часто бывает с гениями, в Германии ему никто не верит, и денег господину оружейнику никто не дает. Другой бы побежал по соседям деньги просить, а этот немец гордый оказался. Только фатерлянду, говорит, свой патент продам и более никому другому.
Мне об этом оружейном гении мой старый берлинский знакомый отписал, Дмитрий Плетнев. Я все внимательно изучил и твердо убежден: очень еще покажет себя эта германская винтовочка, ой покажет! И, пока не поздно, думаю, следует заказать у этого изобретателя для наших нужд тысячу-другую. Немец хоть патент не продает, но от таких больших денег он точно не откажется. К тому же мировую известность получит от нашего заказа. Если деньги ему сейчас переслать, то, учитывая немецкую педантичность и мастерство, к будущему лету половину точно получим.
Опомнись, Мишель! Да что твоя тысяча сделает против двадцати тысяч английских штуцеров! воскликнул Николай. Пойми, мне денег не жалко, мне результат нужен.