Вообще в столице царил жуткий патриархат! А в аргентинской глубинке, рассказывали, было ещё страшнее. Социальные нравы европейского общества 18 века. Женщина являлась хранительницей очага и не имела никаких прав. Её благополучие, здоровье, а зачастую жизнь зависели от её мужа!
Замуж выходили по взаимной договорённости родителей невесты и жениха. Молодые могли увидеться только накануне свадьбы в присутствии родственников.
Бывало, конечно, что молодой человек видел на службе в церкви девушку, которая пришла туда со своими домочадцами, и она ему приглянулась. Тогда он узнавал, кто она, из какой семьи. Только после этого наносил визит её родителям, которым объяснял, что хочет встречаться с их дочерью с серьёзными намерениями. Если отец давал добро, то потенциальный жених появлялся в доме невесты по воскресеньям, два раза в месяц. Молодые сидели или в зале, или во дворике, на расстоянии двух-трёх метрах друг от друга и вели беседы на какие-нибудь пристойные темы. В это время рядом находился кто-то из родственников девушки и надзирал за их поведением. Такой процесс ухаживания длился год, а иногда и больше, а затем заканчивался свадьбой.
Сильный экономический кризис, потрясший мир капитализма в конце двадцатых, начале тридцатых годов, не только подорвал аграрно- финансовую мощь Аргентины, но и разрушил фундамент социальный устоев.
Из всех дальних провинций народ хлынул в столицу в поисках работы и пропитания. Денег у приезжих на «пэнсьоны», естественно не было, поэтому они занимали пустыри, где сооружали из фанеры, картона и кусков кровельного железа хижины, в которых и жили. Буэнос-Айрес быстро наполнился такими «райончиками», которые получили наименования «Виллы бедности». В Аргентине говорили «Вижи бедности».
«В этой стране полностью изуродовали прекрасный кастельянский язык. Негодовал по этому поводу Мальцев. Сделали какую-то упрощённую смесь с оттенками португальского произношения! Ну что теперь поделаешь? Я здесь живу и должен говорить, как аргентинцы, не выделяясь из их общей массы».
После того, как экономический кризис в Аргентине был преодолён, быстрыми темпами в стране начался процесс индустриализации. Появились большие текстильные фабрики, предприятия по производству упаковки, где требовались рабочие руки за очень низкую плату. Там и начали использовать женский труд. За несколько лет структура пролетариата в Аргентине изменилась. Большой процент её уже составляли женщины. Они зарабатывали деньги и кормили свои семьи. Эти женщины сами, без мужей, могли уже ходить в церкви и посещать различные общественные мероприятия: собрания, митинги
Большими шагами развивалась телефонная связь. Здесь тоже начали работать женщины. Они трудились операторами на телефонных станциях. Появились женщины секретари и женщины служащие банков.
На них с презрением смотрели те мужчины, которые могли обеспечивать свои семьи и держали жён в «кулаке». Они продолжали «тормозить» общественный прогресс, поэтому патриархальные традиции давали о себе знать в Буэнос-Айресе на каждом шагу.
Мальцев убеждался в этом каждый день. Ведь если на двери ресторана висит вывеска «Сегодня у нас есть столы для дам», то это значит, что ни женатые ни, упаси Бог холостые, не имели права туда войти. Только для дам, их дочерей, их матерей и бабушек.
Если видишь вывеску «У нас сегодня есть семейные столы» это значило, что только там сидят папы, мамы и их детишки. И никакой одинокий мужчина не имеет права засунуть туда свой нос. Будет скандал! Возможно даже с вызовом полиции, составлением протокола и других неприятностей.
Приезжих, плохо ориентирующегося в привычках и традициях портэньос (так звали себя жители аргентинской столицы), неприятности или неудобные моменты подстерегали на каждом шагу.
Мальцев всегда помнил, как он в первый раз зашёл в альмасен, в заднюю его часть. Там сидели человек пять. Они прервали разговор, ответили на приветствие и, в знак гостеприимства, старый беззубый дед протянул ему высушенную тыковку, из которой торчала ржавая трубочка.
«Они же по очереди из неё сосут матэ! На бомбиже (на истинном испанском языке бомбилья) остатки чужой слюны! Кто только из нею не пил?» содрогнулся Мальцев.
Он стоял и глупо улыбался, не решаясь взять тыковку с залитыми тёплой водой листьями матэ.
Мальцев всегда помнил, как он в первый раз зашёл в альмасен, в заднюю его часть. Там сидели человек пять. Они прервали разговор, ответили на приветствие и, в знак гостеприимства, старый беззубый дед протянул ему высушенную тыковку, из которой торчала ржавая трубочка.
«Они же по очереди из неё сосут матэ! На бомбиже (на истинном испанском языке бомбилья) остатки чужой слюны! Кто только из нею не пил?» содрогнулся Мальцев.
Он стоял и глупо улыбался, не решаясь взять тыковку с залитыми тёплой водой листьями матэ.
Ты, чё? Нас не уважаешь? спросил дед.
Все с каким-то подозрением рассматривали Мальцева.
А может ты «русский»? Они матэ не пьют! У них свои традиции. А ты аргентинец? Или кто? начал допрашивать Александра худой тип в костюме, платке галстуке и шляпе.