Вывод Ревуненкова о том, что Россия, «заключив ненужное ей соглашение с Пруссией <> сама дала Франции повод сойти с позиции невмешательства и очутилась перед перспективой серьезных международных осложнений»[654], спорен. По международному праву, участницами разделения Польши были Россия, Пруссия и Австрия и лишь они имели право рассматривать польский вопрос как внутригосударственныйХХVII. Россия и Пруссия и прежде: в 1830 г.ХХVIII, 1833 г.ХХIХ и 1844 г.ХХХ договаривались о взаимодействии в подавлении беспорядков в польских землях. Поэтому, исходя из обозначенных документов «Европа (могла бы В. Д.) успокоиться насчет вмешательства других держав в наши домашние дела»[655], а попытка иных стран вмешаться в обсуждение этого вопроса с юридической точки зрения могла восприниматься в Петербурге как вторжение во внутриполитические дела государства.
Западные державы предпринимали попытки уговорить Берлин выступить против России. Эту тему в разговоре с Бисмарком 4 апреля поднял английский посол Бьюкенен, но министр-президент отвечал категорическим отказом, ручаясь в том, что требования поляков не ограничатся лозунгами о проведении либеральных преобразований[656].
Бисмарк опасался, что в результате этого коллективного выступления великих держав «петербургский кабинет попытается договориться с одной из трех держав и, в конечном итоге, произойдет новое присоединение России к французской политике вплоть до полного подчинения последней»[657]. Кстати, «Санкт-Петербургские ведомости» передавали, что в Париже наравне с обсуждением возможного разрыва дипломатических отношений с Россией распространялось мнение о том, что «дружба между Россией и Францией прочнее, чем когда-нибудь. Опасности разрыва нет никакой. Французское правительство старается склонить инсургентов к покорности, русское (правительство В. Д.) <> готово даровать Царству Польскому учреждения, подобные французским»[658]. В таком случае Бисмарку следовало бы начинать все с нуля. Австрийский посланник в Берлине граф Карольи писал министру Рехбергу: «Все главное внимание берлинского кабинета в настоящий момент направлено на то, чтобы отдалить Россию все сильнее и сильнее и как можно более определенно от альянса с Францией, чтобы, с одной стороны, опереться на Россию против Франции, а с другой стороны, помешать ей провести в Польше политику, которая даст начало независимости польского элемента»[659]; даже если бы «народы, симпатии которых проявились вновь в пользу польского дела, рукоплескали (бы В. Д.) могущественному государю, совершившему либеральное дело и исполнившему желания консервативной Европы»[660].
Карольи верно уловил две важные задачи, над решением которых работал в эти дни Бисмарк. Так, 22 апреля 1863 г. Бисмарк писал Вертеру, что независимая, открытая для революции и либерализма Польша станет «французским лагерем на Висле, сильным поводом для центральноевропейского и восточного переустройства»[661]. К этому же в циркулярной депеше прусским миссиям Бисмарк добавлял также и необходимость противодействия российско-французскому альянсу[662].
Выход из сложившейся ситуации Бисмарк видел в сохранении и укреплении дружественных отношений с Петербургом. Вторым действенным средством он считал смягчение давления на Россию со стороны европейских держав, что ослабляло вероятность российско-французского сближения. Используя противоречия между западными державами, а также тот факт, что «примирительные, но твердые»[663] ответные депеши Горчакова от 14 (26) апреля «поставили в затруднительное положение три державы, принявшие Польшу под свое покровительство»[664], Бисмарк попытался ослабить коалицию изнутри, начав с Австрии[665]. С этим были согласны в Петербурге. «Если Бисмарк хочет, чтобы между Пруссией и Россией продолжалось аналогичное взаимодействие, писал Горчаков Убри, мы могли бы, я думаю, оказать его»[666]. О менее воинственном по сравнению с Францией и Англией поведении Австрии сообщала «Кельнская газета»: «Полагают, что нота, посланная Австрией в Санкт-Петербург, составляет не начало, а конец деятельности этой державы в польском вопросе и Австрия решительно отвернулась от Франции»[667], к аналогичным выводам приходили и в Берлине[668].
Выход из сложившейся ситуации Бисмарк видел в сохранении и укреплении дружественных отношений с Петербургом. Вторым действенным средством он считал смягчение давления на Россию со стороны европейских держав, что ослабляло вероятность российско-французского сближения. Используя противоречия между западными державами, а также тот факт, что «примирительные, но твердые»[663] ответные депеши Горчакова от 14 (26) апреля «поставили в затруднительное положение три державы, принявшие Польшу под свое покровительство»[664], Бисмарк попытался ослабить коалицию изнутри, начав с Австрии[665]. С этим были согласны в Петербурге. «Если Бисмарк хочет, чтобы между Пруссией и Россией продолжалось аналогичное взаимодействие, писал Горчаков Убри, мы могли бы, я думаю, оказать его»[666]. О менее воинственном по сравнению с Францией и Англией поведении Австрии сообщала «Кельнская газета»: «Полагают, что нота, посланная Австрией в Санкт-Петербург, составляет не начало, а конец деятельности этой державы в польском вопросе и Австрия решительно отвернулась от Франции»[667], к аналогичным выводам приходили и в Берлине[668].