Берлин был на распутье. Помогло то, что Лондон и Париж так и не смогли подготовить коллективную ноту, поэтому острая необходимость скорейшей отмены конвенции для Пруссии исчезала. В ходе дипломатической переписки между Пруссией и Россией конца февраля 1863 г. было принято решение о сохранении конвенции. 3 марта 1863 г. Убри писал Горчакову: «Король (Вильгельм I В. Д.) сказал мне вчера, что Пруссия поддерживает конвенцию, если Россия от нее не отказывается. Я ответил, что мы отказались бы, если бы Пруссия этого желала. С тех пор условлено, сказал Его Величество, что она в силе»[640]. На этой телеграмме царь пометил: «Пусть будет так»[641]. 4 марта Лоэн передавал в Берлин: «Конвенция остается в силе, и император очень обрадован этим»[642].
При формальном сохранении конвенции исключение по инициативе Берлина статьи о переходе русскими и прусскими войсками границы[643] переводило ее в статус фактически недействующей. Россия и Пруссия освободились от необходимости исполнения ставших им неугодными договоренностей. Несмотря на возникший конфуз вследствие истории с приостановкой действия конвенции, Россия не изменила свое отношение к Пруссии в целом. Наоборот, переписка Горчакова с Убри показывает, насколько важным для Петербурга было сохранение дружественных отношений с Берлином в сложившихся обстоятельствах. В секретном и личном письме российскому посланнику в прусской столице Горчаков писал: «Употребите все Ваше внимание, мой дорой У<бри>, чтобы поддерживать в Берлине веру в наше интимное соглашение. Недоразумение по поводу приостановки или отказа от соглашения не должно нарушать это соглашение. Все это второстепенные моменты»[644].
Первые результаты прусской политики в польском вопросе Бисмарк подвел в циркулярной депеше прусским миссиям при дворах великих держав и в Союзном сейме во Франкфурте[645]. В ней отмечалось, что Берлин не мог безучастно относиться к подготовке в Польше восстания при поддержке польской эмиграции и «зарубежной демагогии», когда «занятое реформами императорское российское правительство» проводило внутриполитические преобразованиях. Особенно подчеркивалось, что инициатива в подписании конвенции Альвенслебена принадлежала Петербургу, и за императором оставалось право в любой момент выйти из соглашения с Пруссией, если бы он посчитал его не соответствующим интересам России. В конце депеши Бисмарк добавил несколько важных строчек: «Заключение конвенции явилось для наших целей существенной помощью по силе оказанного влияния на решения императора Александра».
Какое же значение, по мнению Бисмарка, имело подписание конвенции для России? Во-первых, были ослаблены позиции профранцузской партииХ, выступавшей за проведение реформ в Польше[646]. Во-вторых, победа антипольской, прогерманской партии означала продолжение Россией курса силового решения польского вопроса и укрепления связей Пруссии, фактически единственной страной, поддержавшей Россию в этих сложных обстоятельствах. И пусть «Санкт-Петербургские ведомости» цитировали газету «Nord», в которой значилось, что «против него (Бисмарка В. Д.) мнение его собственной страны и Европы, союзных с ним и менее дружественных к нему правительств. Что же выйдет из такого запутанного положения? Мы опасаемся, что только ряд поражений для него и, к сожалению, для Пруссии»[647]. Для Бисмарка победой было то, что «император Александр считает нас (Пруссию В. Д.) друзьями по сравнению с Австрией и западными державами»[648]. В своих мемуарах он писал: «Военная конвенция <> имела для прусской политики скорее дипломатическое, нежели военное значение. Она олицетворяла собой победу, одержанную в кабинете русского царя прусской политикой над польской, которая была представлена Горчаковым, великим князем Константином, Велёпольским и другими влиятельными лицами. Достигнутый таким образом результат опирался на непосредственное решение императора вопреки стремлениям министров <> В этом смысле довольно незначительное, с военной точки зрения, соглашение выполнило свою задачу с лихвой»[649].
Если в начале марта Горчакову еще казалось, что «ни Франция, ни Англия не желают заходить слишком далеко, и мне кажется, что они наблюдают друг за другом и просчитывают, кто сделает наименее акцентированный шаг»[650], то к середине весны картина стала меняться. Европейские государства предприняли дипломатический демарш против России. 17 апреля 1863 г. герцог де Монтебелло, лорд Нэйпир и граф Тун, «имитируя единство»[651], передали Александру II через Горчакова депеши своих правительств[652], в которых порицались действия царской администрации в Польше, а также настойчиво рекомендовалось «принять радикальные меры к успокоению и удовлетворению Польши»[653].
Если в начале марта Горчакову еще казалось, что «ни Франция, ни Англия не желают заходить слишком далеко, и мне кажется, что они наблюдают друг за другом и просчитывают, кто сделает наименее акцентированный шаг»[650], то к середине весны картина стала меняться. Европейские государства предприняли дипломатический демарш против России. 17 апреля 1863 г. герцог де Монтебелло, лорд Нэйпир и граф Тун, «имитируя единство»[651], передали Александру II через Горчакова депеши своих правительств[652], в которых порицались действия царской администрации в Польше, а также настойчиво рекомендовалось «принять радикальные меры к успокоению и удовлетворению Польши»[653].