Нерешительность Петербурга в польском вопросе, длившаяся уже более года, таила в себе угрозу для Пруссии. Жесткие меры царской администрации по подавлению беспорядков локализовали их территорией Царства Польского, что отводило угрозу от польских земель Прусского королевства. Такая политика, по мысли Бисмарка содействовала конструктивному развитию российско-прусских отношений в этом вопросе. Однако предрасположенность императора к преобразованиям в Царстве на фоне разделяемых представителями старорусской партии планов о восстановлении Польши все это представляло угрозу государственным интересам Пруссии. К тому же, либеральные преобразования в Царстве находили живой отклик за Рейном и укрепляли российско-французские отношения, что было крайне нежелательно для Берлина.
Польский вопрос явился первой серьезной проверкой политики нового хозяина на Вильгельмштрассе. Им в октябре 1862 г. стал Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, занявший пост министра-президента и одновременно министра иностранных дел Королевства Пруссия.
Отступившая для Бисмарка на второй план в связи разыгравшимся конституционным конфликтом в ПруссииХVIII польская проблема вновь заявила о себе в начале 1863 г. И теперь, также как и год назад, Бисмарка волновала позиция, которую выберет Петербург в решении конфликта: «Для германского будущего Пруссии позиция России была вопросом первостепенного значения»[546]. В своих воспоминаниях он отмечал, что в России «разлад на почве отношений к польскому вопросу распространился вплоть до высших военных кругов <> происходившая в Петербурге борьба мнений была при моем отъезде оттуда в апреле 1862 г. весьма оживленной, и это продолжалось в течение первого года моей министерской деятельности»[547].
Бисмарк продолжал оставаться непримиримым противником польского суверенитета. Когда летом 1863 г. его упрекнули в том, что он не поддерживает справедливые требования поляков на обретение независимости, ответ не заставил себя ждать: «Видите ли, эти люди не имеют никакой иной цели, как всех нас: Вас, а также и меня повесить, и это им вполне удастся, как только они смогут прийти к власти это только вопрос времени. Поэтому долг всех, кто сейчас держит в своих руках бразды правления, повесить как можно больше из этих субъектов, чтобы тем самым по возможности отсрочить момент, когда, покачиваясь, будем висеть мы»[548]. На этой почве Бисмарк в скором времени даже стал восприниматься в палате депутатов «российским вассалом», проводившим пророссийскую политику. В действительности же, в политике государственных интересов Бисмарка повышенное внимание к России объяснялось ответом на следующий вопрос: «Какое направление преобладало в русском кабинете дружественное Польше или антипольское, стремление к панславистскому, антигерманскому братанию между русскими и поляками или идея взаимной поддержки русской и прусской политики»[549].
Находясь в Петербурге, Бисмарк слышал лично от Александра II многократные заверения в тесной дружбе с Пруссией. Но колебания императора в выборе стратегии поведения в Польше, сильная придворная партия, выступавшая за проведение преобразований в Царстве Польском, могли резко изменить его настроения. Пока для Бисмарка все складывалось благоприятно. В конце декабря 1862 г. на встрече с прусским посланником в Петербурге Робертом фон дер Гольцем царь так прокомментировал перспективу отношений между Россией и Пруссией: «Я бы хотел, чтобы наши взаимоотношения стали настолько совершенными, как будто мы составили единое целое»[550]. Такие же мысли он высказывал во время аудиенции, данной 11 января 1863 г. новому прусскому посланнику в Петербурге графу Генриху фон РедернуХIХ. Император сказал, что «было бы крайне сложно найти слова, которые верно передали бы всю ту любовь и уважение, с которыми я навсегда буду относиться к королю и Вашему господину». Александр II особенно подчеркнул, что «самое сердечное согласие между Пруссией и Россией не только является ценным собственно для двух стран, но также имеет большое значение и по отношению к загранице»[551].
Для Бисмарка такие откровения российского самодержца были крайне важны как раз в контексте этих двух направлений. Прежде всего, внутриполитического. Хотя «Новая эра», начатая Вильгельмом I еще в далеком 1858 г., была «совершенно устранена»[552], следствием усложнявшегося правительственного кризиса, в котором Бисмарк отстаивал интересы королевской власти, стало то, что «никогда еще <> политический горизонт Пруссии не был так мрачен, как в начале настоящего года»[553]. Довольно точно охарактеризовал положение Бисмарка в начале 1863 г. министр иностранных дел Саксонии барон Фридрих Фердинанд фон Бойст. В письме саксонскому министру-резиденту в Мюнхене Бойст писал о Бисмарке следующее: «Он довольствуется полнейшим доверием к себе со стороны короля и партии «Крестовой газеты», однако в собственной стране не находит ни малейшей поддержки, поэтому довольно сомнительно, что в таких обстоятельствах он получит одобрение сверху на осуществление решительных мер»[554]. Обеспокоенность Берлина внутренними проблемами[555] понимали и в Петербурге. Горчаков писал Убри: «Едва ли сейчас находится возможность для общения с Бисмарком, достаточно озабоченным внутренними проблемами Пруссии»[556].