Рассуждая о состоянии общеевропейских дел в это время, Горчаков писал Штакельбергу в Вену, что «горизонт стал немного яснее, хотя всем известные настроения некоторых кабинетов не позволяют нам терять бдительность»[1671]. Летом и в начале осени 1868 г., несмотря на сохранявшуюся в международных отношениях остроту восточного вопроса, опасность общеевропейской войны миновала[1672], и внешнеполитические ведомства Европы получили на некоторое время передышку для встречи с предвестниками надвигавшейся бури.
В октябре 1868 г. дипломатический представитель Великого герцогства Гессен в Вене барон Генрих Вильгельм Август фон Гагерн сообщил своему шефу министру-президенту Рейнхарду Карлу Фридриху фон Дальвигу в Дармштадт[1673] об одном очень интересном событии. В середине октября австрийский генерал Эммерих фон Турн-унд-Таксис прибыл по приказу Франца-Иосифа I в Варшаву для приветствия российского императора. Гагерн писал, что, по словам Бойста, политических предписаний австрийский генерал не имел. Тем не менее, во время встречи с австрийским посланником Александр II перешел на обсуждение политических проблем и сделал следующее заявление: «Задача заключается в том, чтобы восстановить соответствующий современному положению дел Священный союз между Россией, Австрией и Пруссией и благодаря этому создать гарантию для сохранения или восстановления порядка и мира в Европе». Это высказывание смутило австрийского генерала, не имевшего предписаний Бойста на этот счет. Александр II особо отметил, что укрепление отношений между Россией и Австрией должно было быть достигнуто на основании согласования широкого спектра спорных вопросов. Как и прежде, российский император предлагал свое посредничество в налаживании австро-прусских отношений. Однако, по-видимому, не только генерал был обескуражен подобными высказываниями императора. Бойст не мог ответить на вопрос Гагерна о том, имеют ли эти планы политическое развитие, лишь заметив, «что лично он не видит в них никакого продолжения».
Бойст был отчасти прав, поскольку путем мирного согласия комплекс назревших проблем был разрешим уже с трудом[1674]. В европейских дипломатических ведомствах кипела работа по решению восточного вопроса, связанного с кризисом в Румынии и греко-турецким конфликтом на Крите. Не исключая перспективу грядущей войны[1675], Бисмарк продолжал с большим вниманием заботиться о поддержании крепких отношений с Петербургом[1676], хотя и следил за тем, чтобы российские интересы не нарушали интересы мираLXXVIII. Он долгое время наблюдал за деятельностью румынского министра внутренних дел и по совместительству военного министра и министра финансов Йона Константина Брэтиану, выступавшего за расширение румынского национального движения, а также за так тревожащей Россию Венгрией[1677], в особенности за тем, чтобы она не подчинилась внешней политике политике БойстаLXXIX. Когда же австрийский министр-президент граф Дьюла Андраши заявил, что Венгрия в возможной франко-германской войне выступит против Германии, если Румыния не прекратит свою антивенгерскую кампанию[1678], а Пруссия не перестанет ее поддерживать, Бисмарк потребовал от Бухареста отставки Брэтиану[1679].
Эта отставка последовала 28 ноября[1680]. По смелому выражению «Московских ведомостей», она осуществилась «по сигналу, поданному из Пруссии»[1681] и была воспринята Горчаковым с воодушевлением. В разговоре с Ройсом[1682] он цитировал слова домнитора (князя) Объединенного княжества Валахии и Молдавии Кароля I Гогенцоллерн-Зигмарингена: «Этим мы обязаны графу Кейзерлингу[1683], который ловко смог выполнить инструкции своего правительства[1684]». Сам же Горчаков называл «Пруссию спасительницей Европы![1685]», хотя, к слову, весьма скептически относился новому министру внутренних дел Румынии Михаилу Когэлничану[1686]. Руководитель Азиатского департамента МИД Стремоухов в разговоре с Ройсом был более резок и называл такую «смену министерства уступкой Франции». Стремоухов советовал Ройсу обратить внимание на французскую прессу, тон которой должен был поменяться в скорости на благожелательный по отношению к Румынии[1687], и на отношение к России нового румынского правительства под председательством Димитрие Гика, которое, наоборот, должно было в ближайшее время охладеть[1688]. Россия продолжала внимательно следить за развитием событий в Румынии[1689].
Политическое противоборство двух полюсов франко-австрийского и российско-прусского после завершения румынского конфликта только набирало обороты[1690]. По воспоминаниям Милютина, «толки о неизбежной войне в близком будущем не прекращались. Всякое событие <> всякая мера <> всякая речь <> все истолковывалось в смысле воинственных замыслов той или иной державы, между тем как со всех сторон только и слышались заявления о необходимости мира, о желании всех правительств поддержать его»[1691].
Особенно отчетливо это проявилось на созванной по инициативе российского правительства и начавшейся в Петербурге в середине октября 1868 г. международной военной комиссии, посвящённой обсуждению разработки законов войны и возможному исключению варварских методов ведения войн. В Германии считали это высоким проявлением гуманных принципов Александра II в его внешней политике, после того как освобождение крестьян стало восприниматься германской общественностью как знаковое событие его политики внутренней[1692]. Горчаков с воодушевлением писал Штакельбергу в Париж, что «почти все великие державы, даже Англия, посылают представителей на военную конференцию»[1693]. Петербург приглашал даже депутации «государств второго порядка»[1694]. В итоге состав комиссии вошли представители правительств 18 европейских государствLXXX.