В предписаниях посланникам в Париже[1647], Вене[1648] и Лондоне[1649] Бисмарк сообщал, что царское правительство решительно добивается сохранения мира на континенте и выступает против ведения агрессивной политики на Востоке[1650] западными державами и Австрией, с которой у России установились «крайне прохладные отношения»[1651]. На основании достоверных сведений из российской столицы Бисмарк подчеркивал, что пересечение австрийскими войсками турецкой границы будет восприниматься в Петербурге как casus belli и возымеет ответную реакцию со стороны правительства[1652], что, согласно его представлению о российском менталитете, активно будет поддержано общественным мнением.
Заверения императора в том, что в случае военного развития событий, если Пруссия столкнется с Францией или Австрией, Россия будет готова сковать действия Австрии[1653], выставив на границу с ней 100 тысячный корпус[1654] LXXIV, было, по мнению Бисмарка, серьезным аргументом. Еще в начале марта Горчаков просил Убри «деликатно разузнать» у Бисмарка, готова ли Пруссия была к тому, чтобы разместить наблюдательный корпус на австрийской границе, в случае если бы первой подверглась нападению Россия. Российского министра интересовало, насколько северогерманский канцлер, «намекавший» на участие России на стороне Пруссии в борьбе против «объединенных Франции и Австрии», был готов к ответным шагам[1655].
Несмотря на то, что в Петербурге тесные взаимоотношения между Россией и Пруссией называли «залогом спокойствия и силы обоих государств»[1656], Бисмарк продолжал настаивать на преждевременности развития российско-прусских отношений в сторону военно-политического союза, чтобы не подтолкнуть Францию и Австрию к ответным мерам. Обсуждая с Убри вероятность нападения объединенной коалиции на Россию или Пруссию, Бисмарк довольно размыто говорил о том, что «солидарность интересов обяжет каждую из этих двух стран поддерживать другую»[1657]. В этом случае, с началом австро-русской войны он считал целесообразным нанести основной удар прусской армии не на австрийском, а на французском направлении. Бисмарк хотел убедить Петербург в нежелании распространять франко-германский конфликт на всю Европу, поскольку надеялся, что «мы (немцы В. Д.) сами справимся с войной против Франции»[1658].
Однако существовала опасность того, что развитие действий пойдет по иному сценарию. Об этом Бисмарку сообщал из Константинополя Брассир де Сен-Симон[1659]. Ссылаясь на российского посла в Османской империи генерала Н. П. Игнатьева, он писал, что «Наполеон III хочет войны с Пруссией, поскольку он ничего другого и не может, и надеется спасти этим себя и свою династию». Ожидая окончания военных приготовлений во Франции, он следил за подходящим для нападения на Пруссию моментом. В этом случае для ослабления российско-прусских совместных действий он мог значительно осложнить и без того запутанный восточный вопрос' Провокация французами беспорядков в Дунайских княжествах и балканских владениях Турции, по мнению Игнатьева, могла бы заставить Россию отправить свою основную армию на юг, а не на границу с Австрией, как рассчитывал Бисмарк. В таком случае, Северогерманскому союзу стала бы угрожать война на два фронта: против империи Наполеона III и Габсбургской монархии.
Бисмарк критически оценивал вероятность такого развития событий, но в очередной раз подчеркнул важность прусско-российских доверительных отношений[1660]. В своих предписаниях прусским дипломатам Бисмарк теперь уже заверял в решительной поддержке Пруссией России в случае нападения на нее Австрии[1661], заявлял о содействии в восточных делах, что ценил Петербург[1662], а в личных разговорах вновь подчеркивал важность и значимость России как международного союзника Пруссии[1663]. И в Вене знали о том, «что забота о тесных отношениях между двумя Дворами является в настоящий момент главной задачей политики двух кабинетов: Берлина и Петербурга и что она должна остаться таковой и в дальнейшем»[1664].
Александр II и Горчаков оставались в целом довольными общим направлением прусской политики по отношению к России в это время[1665]. Горчаков в разговоре с Ройсом высказал свое согласие с Бисмарком в том, что прусско-российское единство будет иметь оборонительный характер, и заверил, что «в планах России не предусмотрено вызвать повод к войне»[1666], в том числе и в восточном вопросеLXXI. Лишь неясность целей Австрии на Востоке беспокоила Петербург[1667].
Возникший в конце марта начале апреля 1868 г. в переписке между Петербургом и Берлином вопрос о перспективе документального оформления российско-прусского союза стал рассматриваться как случайность, произошедшая в результате недопонимания (причем, Бисмарк косвенно ссылался на неверность переданной российским посланником в Берлине Убри информации о якобы имевшей место его встрече с Бисмарком и Мольтке, где обсуждались эти вопросы[1668]), и вскоре потерял актуальность. Горчаков выразил в разговоре с Ройсом свою уверенность в тесных отношениях между двумя августейшими монархами, которые стояли выше всякого письменного договора[1669], с чем согласился и северогерманский канцлер. В своем предписании Ройсу он сообщал: «Я полностью разделяю высказанное князем Горчаковым мнение, что достигнутое согласие достаточно, «чтобы можно было спокойно следить за событиями». Я могу считать теперешнее доверие между монархами и их правительствами настолько существенным, а природу отношений настолько неотложной, что в отношении разработки двусторонней политики не может существовать ни малейшего сомнения»[1670].