Это Дженнифер тебе подарила?
Только тут я понял, что прикрыл шею руками, будто бы хотел защитить от нее свое ожерелье. На душе отчего-то было невероятно грустно.
Подумалось, что, как бы я ни ответил на вопрос о жемчуге, это спровоцирует разговор, которому не будет конца.
Вальтер сказал мне, что твоя мать была еврейкой родом из Гейдельберга. И что ее отец был профессором в университете.
Мне сейчас не хочется об этом говорить.
Но ты должен, уверенно возразила она. Это же часть твоей истории.
Я закрыл глаза и притворился спящим.
Скорее всего, ожерелье отдала маме ее собственная мать, когда стало ясно, что детей, возможно, удастся вывезти из Германии. Иначе откуда бы у восьмилетней девочки, прибывшей в Британию с единственным чемоданчиком, была на шее нитка жемчуга? Когда мать умерла, отец отдал ожерелье мне, своему сыну, потому что дочерей у него не было. Разумеется, он и помыслить не мог, что я стану его носить. Жемчуг полагалось хранить в ящике комода, в бархатной коробочке. Я же надел его на шею, и каждое утро, пока отец и Мэтт поглощали хлопья, жемчужины шептали мне что-то по-немецки.
Мой друг Джек как-то сказал мне, что сейчас в Гейдельберге расплодилось огромное количество африканских ожереловых попугаев. Все они и самцы, и самки умеют подражать человеческой речи. И, лежа в темноте, я вдруг задумался, какие слова они могли бы выучить, если бы уже жили в городе во время погрома, получившего название «Хрустальная ночь»?
Над выращенным Вальтером садом вставало солнце. Наверное, я все же уснул, потому что теперь обнаружил, что мы с Луной лежим обнявшись, абсолютно голые.
Сол, дай-ка посмотрю, как сильно у тебя уже волосы отросли.
Она запустила пальцы мне в кудри, теребила пряди и вытягивала их, проверяя, достают ли кончики до плеч.
Такие черные. Прямо как грачи в полях.
Мне хотелось, чтобы она ушла. Оставила меня в покое. Сгинула.
Луна, давай скажем Вальтеру, что мы с тобой просто друзья. Не возражаешь?
Она застыла.
Поджарю нам на завтрак грибы, которые вы с Вальтером собрали.
Она занялась готовкой. И все время, пока хлопотала, казалась счастливой и приветливой.
Так странно было есть грибы с ней, а не с Вальтером. В доме было промозгло. Я накинул куртку и наткнулся в кармане на спичечный коробок с прахом отца, который положил туда накануне. Вытащив его, я спросил Луну, не против ли она, чтобы я закопал его у них в саду. Казалось, все это ее нисколько не шокировало, наоборот, в глазах ее читалось сочувствие. Она без раздумий согласилась, натянула брюки прямо поверх ночной рубашки, накинула пальто и вышла вместе со мной на участок.
Она запустила пальцы мне в кудри, теребила пряди и вытягивала их, проверяя, достают ли кончики до плеч.
Такие черные. Прямо как грачи в полях.
Мне хотелось, чтобы она ушла. Оставила меня в покое. Сгинула.
Луна, давай скажем Вальтеру, что мы с тобой просто друзья. Не возражаешь?
Она застыла.
Поджарю нам на завтрак грибы, которые вы с Вальтером собрали.
Она занялась готовкой. И все время, пока хлопотала, казалась счастливой и приветливой.
Так странно было есть грибы с ней, а не с Вальтером. В доме было промозгло. Я накинул куртку и наткнулся в кармане на спичечный коробок с прахом отца, который положил туда накануне. Вытащив его, я спросил Луну, не против ли она, чтобы я закопал его у них в саду. Казалось, все это ее нисколько не шокировало, наоборот, в глазах ее читалось сочувствие. Она без раздумий согласилась, натянула брюки прямо поверх ночной рубашки, накинула пальто и вышла вместе со мной на участок.
Я опустился на корточки, вырыл руками ямку, опустил в нее коробок и засыпал его землей ГДР, предметом моих исторических изысканий и душевных мук. Неловко было вспоминать, как я изводил великодушного брата Луны вопросами.
Ты все равно остался бы моим другом?
Луна стояла рядом со мной, ошеломленная этим маленьким ритуалом.
Должно быть, ты очень любил своего отца.
Потом она ушла в дом, и я остался наедине со своим горем, по размеру намного превосходившим получившуюся могилу. Казалось, будто с меня содрали кожу. Будто ягуар только что накинулся на меня и выпустил мне кишки. Здесь, в ГДР, дул легкий ветерок, но я знал, что прилетел он сюда из Америки. Ветер иного времени. Он принес с собой запах устриц и соленых морских водорослей. И шерсти. И вязаного детского одеяла, висящего на спинке стула. Все смешалось у меня в голове. Времена и страны. Тогда и сейчас. Здесь и там.
Видимо, я провел в саду много времени, потому что, когда вернулся в дом, Луна была уже одета. Она стояла у стола и разрезала большую буханку хлеба на две части, чтобы отнести половину больному соседу. Я вдруг заметил, что на отворотах ее брюк был вышит узор.
Луна, ты что, сама шьешь себе одежду?
Конечно. У нас тут продают одно уродство. А если в магазине появляются симпатичные брюки, их расхватывают за полдня.
Оказалось, что в голове у Луны даже черный хлеб был как-то связан с «Битлз».
Райнер мне сказал, что, когда Джон Леннон познакомился с Йоко, он начал сам печь хлеб.
Она разрезала буханку напополам, а затем взвесила обе части в руках, проверяя, одинаковыми ли они получились. Видимо, одна часть показалась ей больше другой, потому что она снова взялась за нож и тут же дернулась порезала указательный палец на правой руке. На хлеб упала красная капля. Луна сунула палец в рот, а затем помахала им в воздухе.