И тут входная дверь распахнулась, и в квартиру вошла женщина с пакетом муки в руках.
Привет, поздоровалась она и бросила кулек на стол. Меня зовут Урсула. Я мама Вальтера. Как тепло сегодня! Сестра говорит, в Лейпциге молодежь купается в фонтанах.
Я взглянул на тяжелое пальто Вальтера, висевшее на спинке стула. Может, у него просто не было одежды, подходящей для теплой осени? В комнате сладко запахло розами. Очень уж крепкие были у Урсулы духи.
Добрый вечер. Сол Адлер.
Я догадалась. Кем же еще тебе быть?
Урсула протянула мне руку. Волосы у нее были выкрашены в темно-красный цвет. Но у корней виднелась седина.
Вот, запаслась мукой, сказала она по-английски, испеку Луне ананасовый торт.
Она придержала мою руку в своей.
У нее на следующей неделе день рождения. Говорит, готова надстроить нашу стену еще на метр в высоту, лишь бы раздобыть банку консервированных ананасов.
8
Библиотекарша, заведовавшая университетским архивом, похоже, была обо мне очень нелестного мнения. То я обращался к ней слишком громко, то слишком тихо, то говорил чересчур быстро, то не в меру медленно. О журналах и газетах, которые нужны были мне для исследования, она, как мне показалось, знала крайне мало. Но когда я попросил выделить мне в помощь какого-нибудь другого сотрудника, она, голосом таким колючим, что его хватило бы на двести километров проволочного заграждения, заявила, что это неуважительно.
Учебники, которые выдал мне секретарь ректора университета, состояли сплошь из пропаганды. Точно так же дело обстояло с газетными статьями и телевизионными передачами. В общем, почерпнуть из них нечто новое мне не удавалось, все это я не раз слышал от своего отца. Я понимал, что Штази непременно заинтересует мое появление в университете, но это меня не слишком волновало. В конце концов, я ведь не был шпионом и не собирался никого агитировать бежать из страны. И все же стоило ожидать, что, куда бы я ни направился, поблизости обязательно окажутся невидимые глаза и уши. Мои собственные глаза и уши постоянно были настороже, но до сих пор я ни разу не заметил, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал, не считая библиотекарши, конечно. Все это сам факт того, что я постоянно искал взглядом соглядатаев, словно бы их отсутствие пугало меня больше, чем наличие, а недостаточно скрупулезная слежка казалась опаснее слежки постоянной напоминало мне первые дни после смерти отца. Трудно было поверить, что его нет, что никто больше не станет осуждать меня за слова и поступки и наказывать за ошибки. Видимо, паранойя развилась у меня задолго до приезда в Восточный Берлин.
Собственные глаза и уши теперь казались мне новейшими устройствами слежения.
Не считая библиотекарши, все сотрудники университета были со мной очень приветливы и предупредительны. Я же всерьез увлекся изучением поразительного неформального молодежного движения, зародившегося в Рейнской области в качестве альтернативы псевдомилитаристской организации гитлерюгенд, вступление в которую с 1936 года стало обязательным. И какое интригующее название они себе придумали «Пираты Эдельвейса!» Почти во всех городах на западе Германии открылись свои отделения «Пиратов», хотя и не всегда под официальным названием. К движению примыкали обычно ребята от двенадцати до восемнадцати лет. Они носили чешские клетчатые рубашки, сочиняли пародии на гимны гитлерюгенда, увлекались джазом и блюзом пластинки с подобной музыкой нелегально ввозились в Германию из Франции. Мальчишки в знак протеста против убеждений отцов отращивали длинные волосы. Я бы с радостью дал кому-нибудь из них поносить свой шелковый оранжевый галстук и зеленую кепку из искусственной змеиной кожи. Особенно впечатляло, что большая часть «Пиратов» училась в школах, которые уже контролировались нацистами. Вторжение в умы этих ребят началось задолго до вторжения в Польшу, а они все же находили в себе силы ему противостоять.
Их родители наверняка читали газеты вроде Der Stürmer, где публиковались уродливые карикатуры на евреев. По дороге в школу они проходили мимо магазинов, в витринах которых были выставлены инструменты для измерения параметров черепа, позволяющих отличить арийца от неарийца. А юным «пиратам» удавалось забыть обо всем этом в те недолгие часы, что они проводили вместе. Темой моего исследования были культурные течения, возникавшие как реакция на нацистскую идеологию. Но я не мог не думать и о тех ученых, докторах, академиках и юристах, которые с энтузиазмом принимали участие в разработке нацистской расовой программы. Геноцид ведь дает массу возможностей разбогатеть: отобрать у людей фабрики, магазины, недвижимость, имущество. Из Аушвица в Берлин пригнали семьдесят два вагона золота. Золота, содранного с зубов мужчин и женщин, которым не суждено было снова увидеть собственный дом. Фашизм рука об руку с национализмом поставил на поток массовые убийства, организовал экономически выгодные перевозки дешевых ядовитых газов и дал работу массе специалистов по уничтожению человеческих жизней.
В кармане я нашел голубой карандаш для глаз, который Дженнифер подарила мне на прошлый день рождения. Цвет назывался «Брызги океана». Отправляясь в библиотеку, я обычно надевал пиджак и галстук, стараясь дать понять, что я серьезный ученый и мое мировоззрение полностью соответствует идеологии, насаждаемой пожилыми мужчинами в строгих костюмах. Да-да, как бы говорил я, мы с режимом прекрасно ладим, буквально сидим рядышком на диване и дышим в унисон, наслаждаясь уютным молчанием. Но в конце концов мне стало казаться, что я становлюсь слишком похожим на собственного отца, и однажды, как обычно, собираясь в библиотеку изучать культурное сопротивление нацизму, я размазал вокруг глаз немного «океанских брызг».