Ты думаешь, я из-за денег работаю? говорил Степан. Мне деньги тьфу! он сплюнул в траву. Пенсия идет, и дочки хорошо помогают. Я тебе, Митрий Софронович, по совести скажу: не охота чужого человека в свою жизнь допускать. А как же? Покуда я сам кум королю. А приедет какой-нибудь услонец бездомный и меня же прижмет. Вот чего боюсь!
Да ведь худо двоим-то! сказал Митрий. У нас хоть робятишка есть... А ежели, не дай бог, захвораете?
Наташка от всякой хворобы лечит. Трав этих у нее под потолком понавешено в жисть не испить! Да и не баливали пока. Миловало.
Михаил, краем уха слышавший этот разговор, спросил:
А мудреная работа лесником? Ты вот, к примеру, чего в лесу делаешь?
У нас, сынок, делать нечего, отозвался Степан. Лес, он и без меня добро растет, а людей нету, дак и деревину топором тюкнуть некому. Да и что с меня спросишь, со старика?.. Мудреного, парень, немного...
Хромая Окся Карачова и седая сгорбленная Фекла молчком развязывали свои узелки и выкладывали на стол вареные яйца, пряженые пирожки с грибами, печеную репу. Смущаясь своих скромных гостинцев, они украдкой поглядывали на Ивана и пораженно качали головами: экое на столах-то богачество!..
Иван, чисто выбритый, в белой вышитой рубахе и скрипучих яловых сапогах, степенно прохаживался от дома к столам и обратно. Его удивляло, что до сих пор никто из Тимошкиных не показался.
А в доме Кирика в эту пору было не по-праздничному уныло. Старики с тайной тревогой и нетерпением ждали, когда встанет Василий Кирикович. Еще вечером он отказался принять в празднестве участие праздник-то религиозный! и тем внес в сердце отца и матери смятение.
Почти всю ночь старики не смыкали глаз гадали, как же быть, а потом решили, что утром сын одумается. Когда он увидит, что к Маркеловым собрались все ким-ярские старики, оставаться в стороне будет неловко. Акулина настряпала пирогов, сдобных ватрушек, напекла калиток и нажарила рыбы. Самое удавшееся из стряпни она отобрала в вымытое добела решето, накрыла чистым полотенцем и положила в шкаф рядом с бутылкой водки, которую еще ночью достала из-под полу и хорошенько обтерла от пыли; Успокоившись этими приготовлениями, она немножко повеселела и теперь потчевала внука своим печеньем.
Калиточек-то, калиточек-то поешь! Те картофельные, а вот эти пшенные, горяченькие еще! и пододвигала внуку тарелки.
А вы сами-то почему не завтракаете? удивился Герман.
Дак ежели в гости пойдем!..
Смешно! Я ведь тоже пойду. Значит, и мне не есть?
Что ты, что ты? испугалась бабка. Это у стариков так заведено, а ты ешь на здоровье, на нас не гляди! Она встала и, шурша цветастым ситцевым сарафаном, прошла в кухню, к окну. Однако Маркелы уж угощенье собирают, с беспокойством сообщила она. Поди, Василья-то будить надо.
Неловко будить-то, не обиделся бы, отозвался Кирик. В новых черных брюках и полосатой хрустящей рубахе, он сидел на лавке помолодевший, аккуратно причесанный и чадил цигаркой.
Его вообще нечего ждать, сказал Герман и посмотрел на деда: он не мог отделаться от мысли, что эта нарядная рубашка, как и бабушкин сарафан, шита руками Кати.
Как же не ждать? заволновался старик. Без его никак нельзя идти!
Но он же сказал, что никуда не пойдет. Я так ждать его не собираюсь. Поем и сразу пойду.
Худо, когда в гости не вместях идут, сказала Акулина. Ты уж, Германушко, не обидь нас, не ходи один. Может, и батьку пособишь уговорить.
Герман отодвинул от себя тарелку.
Тогда я пошел его будить. Он вытер руки полотенцем и вышел из избы.
Василий Кирикович не спал делал зарядку. Он медленно приседал, придерживаясь руками за старинные кросна, и столь же медленно поднимался, вслух отсчитывая пятисекундный интервал между приседаниями.
Давай скорее! крикнул с порога Герман. Тебя ждем. В гости пора двигать!
Василий Кирикович ничего не сказал, сделал еще два приседания, несколько раз глубоко вздохнул и стал натягивать рубашку. Лишь после того, как он умылся и сел к столу, Акулина несмело спросила:
Дак чего, Васенька, как праздновать-то будем? Ведь все к Маркелам собралися.
Вот и хорошо. И вы идите.
Как же мы без тебя?
Вот именно! поддержал бабку Герман. Идти надо всем.
Честно говоря, ему было безразлично, пойдет отец на праздник или нет, но он знал: отказ отца выйти к общему столу очень обидит деда и бабку.
Савельевич вздохнул, с беспокойством посмотрел в окно. Тимой Онькин уже причалил к берегу и, перекинув на батожке узелок с гостинцем через плечо, не спеша поднимался по тропке. Седой и пышнобородый, как бог Саваоф, в голубой рубахе с красным шелковым поясом, он шагал степенно, и ветер шевелил на его голове белые, как лебяжий пух, волосы.
«Может, он Василья уговорит?» с надеждой подумал Савельевич и сказал жене:
Ну-ко зови Тимоя, а то к Иванке уйдет!
Акулина мигом вышла из избы. Василий Кирикович тоже посмотрел на улицу и сразу вспомнил этого невысокого плотного старика, который и тридцать лет назад, кажется, выглядел так же.
Он еще до сих пор жив? Сколько же ему лет?
Много!.. покачал головой Савельевич. Я дак и не знаю хорошо. Поди, сто годов есть...
Акулина махнула с крыльца рукой, и Тимой свернул к дому Тимошкиных.