За Нюрой идет Иван. Ворот синей рубахи расстегнут, лоснится могучая грудь. Ивану непривычна эта немужская работа, грабли выглядят в его больших руках игрушкой, и на лице Ивана, во всей его крупной фигуре вынужденное смирение. Петр видит, как неловко, коротенькими шажками переступают ноги отца, и ему становится смешно.
Ты бы заказал дедушке головку-то к граблям в сажень, так, глядишь, ловчее дело пошло бы! говорит он.
Иван молчит, однако прибавляет шагу, чтобы не отстать от жены; грабли мелькают быстрее, но дело не ускоряется: зубья то царапают землю, то поддевают траву слишком высоко и потому нечисто. Иван делает шаг в сторону, пропускает вперед Петра. Но за Петром плотно идут Катя и Мишка. Лицо Михаила насуплено, взгляд рассеян. Работает споро, размашисто, но чует отец: не видит сын ни травы, ни граблей, и в мыслях он не на пожне, а бог весть где.
Чего, Мишка, может, перекурим?
А?.. Перекурить?.. Можно, Михаил ткнул грабловище в землю и полез в карман за сигаретами.
Что-то ты больно снурый сей год приехал, сказал отец, понизив голос и пытливо вглядываясь в лицо сына. Все ли у тебя ладно? Уволился-то по-хорошему, без провинки?
Конечно. Было бы что сказал.
А думаешь о чем?
Не ко времени, тато, разговор этот...
Может, и не ко времени, но как погляжу на тебя работа с рук валится. Облегчи душу, скажи свою думку!..
Михаил долго прикуривал, потом спрятал остаток сгоревшей спички под донышко коробка, затянулся глубоко, выпустил струю сизого дыма.
Ладно. Хотел как-нибудь потом с тобой поговорить, но раз уж ты хочешь сейчас... В общем, тато, я в Хийм-ярь был. Перед тем, как сюда приехать.
Вон как!.. лицо Ивана посветлело. Ну-ка, пойдем, сядем.
Они отошли в сторонку, сели на поваленное дерево. Иван вытащил из кармана кисет с табаком, стал свертывать цигарку.
От всех наших большой тебе поклон.
Спасибо!.. отец удовлетворенно кивнул головой.
Была у меня мыслишка работу там подыскать, но... передумал...
Ну? Иван пристально вгляделся в лицо сына.
Понимаешь, какая штука, Михаил наморщил лоб, подыскивая нужные слова. Отстал я... Ровесники мои давно при деле, старожилами там стали, многие семьями обзавелись...
Так ведь и ты не век станешь холостовать!
Тоже верно, а что-то неловко. Если бы сразу после армии... Не успел там оглядеться, а меня уж упрекнули в городе приткнулся!
Иван нахмурился.
Кто же это тебя?.. Наше семейство в совхозе не последнее.
Прохоров. Афанасий.
Афонька?.. Иван живо вспомнил этого веселого крепкого мужика, которого когда-то сам рекомендовал в ходоки как человека делового и хозяйственного. Ежели он такое сказал, значит, ты сам в том виноват был. Афонька зря не скажет. Он семью нашу уважает.
Может, и я виноват. Сгоряча ему лишнего наговорил. Ну, это ладно... Еще вот что. Он мне сказал, что переселение здесь ты первый затеял. Это правда?
Правда.
А почему сам не уехал?
Иван попыхтел цигаркой, поднял на сына задумчивые глаза.
Я знал, что ты спросишь об этом... Ты мал еще был и, конечно, не помнишь, а мы к переезду готовились, уже на чемоданах сидели... Я ведь думал, когда переселенье предлагал, что народ весь уедет, до последнего человека. А вышло не так. В одной деревне старики отказались уехать, в другой, в третьей... Силком ведь их не потащишь! А как им жить?
Об этом колхоз должен был позаботиться.
Правильно, кивнул Иван. И правление колхоза, и сельсовет, и партбюро все голову ломали, как со стариками быть. Сначала уговаривали переехать. Кой-кого уговорили. А шестнадцать человек ни на какие уговоры не поддались. И все в разных деревнях. Пособия им выделили пожизненно, кто согласился, тех на очередь в дом престарелых поставили, некоторым алименты с детей выхлопотали, лошадей предлагали мало ли, в лавку съездить, в больницу. А что еще можно было сделать?
И тогда ты решил остаться? Надеялся один всех стариков обогреть? Так, что ли?
Не торопись, Мишка, нахмурился Иван. Не так!.. В Хийм-ярь я ездил. Был на ихнем партийном собрании, когда обсуждали, как землю здешнюю использовать. Решили молодняк на откорм сюда пригонять. Значит, пастухи понадобятся. Вот я и попросился, чтобы нас на месте оставили. Пастухами. Сначала не соглашались бригадиром меня метили, а когда сказал, что, кроме откорма, по десять тонн сена своей семьей для колхоза ставить буду, согласились... И старикам, конечно, поддержка. Кому дровишек заготовишь, кому огород вспашешь, рыбешки подкинешь... Да ведь дело, Мишка, не только в этом. Когда людей нету, каждой живой душе рад! Встретишься, поговоришь и самому жить легче. Так вот и живем, друг за дружку держимся.
Понимаю, тато. А дальше-то как? Ведь и стариков уже немного остается.
Иван вздохнул.
А считай, почти никого. Кирика да Акулину Васька всяко уж теперь к себе заберет, Окся да Фекла из Каскь-немь согласье дали в дом престарелых уехать. Осенью уедут. Один Тимой в Чуру-немь останется. Ну, и еще Кагачевы в Сарь-ярь, дак о тех меньше заботы. Сами еще крепкие, и дочки, только весточку дай, за ними приедут... Иван умолк.
В Хийм-ярь-то не собираешься переехать? Я слышал, там и жилье для нас готово?
Не знаю, Мишка. Жилье есть. Дом новый поставлен, на хорошем месте сам смотрел. Только внутри еще не отделан. Переехать можно в любое время, да надо ли с этим спешить? Хийм-ярь никуда не уйдет. А мы здесь, что ни говори, уже приобыкли. Вы поднялись, Колька и Люська тоже помощники, да и работать много легче стало. Луговины, которые на сено косим, в порядке, малость подрасчищены, загоны для телят так скроены, что хоть мокрое лето, хоть сухое привесы можно держать высокие. Чего же не работать? А вот ты насчет Хийм-ярь подумай. На нас с маткой не гляди.