А Василий Кирикович брел по проселку и верил и не верил, что это та самая дорога, по которой ходко ездили колхозники и сельповские заготовители на больших двухосных телегах. Помнилось, что по обочинам тянулись глубокие чистые канавы. Но от тех канав остались лишь следы: две параллельные борозды, густо поросшие молодыми деревцами. Как доказательство того, что это не охотничья тропа, не просека, а именно дорога (в прошлом почтовый тракт), кое-где попадались на глаза покосившиеся столбы телефонной линии. И было непривычно видеть на этих столбах ряды белых изоляторов с обрывками ржавых проводов.
Гера, прошу тебя, не сворачивай с дороги! крикнул Василий Кирикович, заметив, что сын то и дело уходит то вправо, то влево от проселка.
Я ищу какую-нибудь птицу, отозвался Герман. Тайга есть, а почему птиц не видно?
Ты лучше гляди, посоветовал Ваня. Да одеждой-то не шабаркай по сучьям.
Герман пошел осторожнее. Он крутил головой, пристально всматривался в переплетения сучьев, в вершины деревьев и никого не видел. Но стоило остановиться, как голоса птиц явственно доносились со всех сторон.
Иди сюда! позвал Ваня. Ястреба покажу.
Герман бросился на голос, но споткнулся и упал; по лесу пошел треск.
Чего, как медведь, ломишь?.. Гляди, вон там, на елке, видишь? Ваня показал рукой в прогал меж деревьев.
Герман вставал на цыпочки, тянул шею, наклонялся никого!
Да воно-то, на суку-то! Неужто не видишь?.. Ниже смотри, ниже!
И Герман увидел. Шагах в двадцати, не далее, на еловой лапе сидела крупная желто-серая птица. Хорошо был виден ее крючковатый темный клюв и желтый немигающий глаз.
Ух ты какой!.. выдохнул Герман. Чем бы в него кинуть?
А зачем кидать? скосил глаза Ваня. Пускай сидит, ведь не мешает, и побежал за лошадью.
Герман нашел в траве полусгнивший сук, отломил от него конец и только замахнулся, птица неслышно скользнула с ветки и скрылась в чаще.
Ух ты какой!.. выдохнул Герман. Чем бы в него кинуть?
А зачем кидать? скосил глаза Ваня. Пускай сидит, ведь не мешает, и побежал за лошадью.
Герман нашел в траве полусгнивший сук, отломил от него конец и только замахнулся, птица неслышно скользнула с ветки и скрылась в чаще.
Дорога пошла под уклон. Лес стал ниже и реже. Под ногами зачавкало: грязь не грязь, а какая-то болотина, и чем дальше, тем глубже увязали ноги в сыром мягком грунте. Иногда под сапог попадало что-то твердое деревья, что ли, там лежат? нога соскальзывала, вязла, из-под нее вырывалась и брызгала вверх желтая жижа.
Обождите, так же невозможно! раздался голос Василия Кириковича.
Ваня остановил лошадь, оглянулся. Василий Кирикович осторожно преодолевал вязкое место.
Чего боитесь-то? крикнул Ваня. Лошадь прошла, мы прошли... Впереди не такие болотины будут.
Герману же вдруг вспомнилось, что именно так, тщательно выбирая, куда поставить ногу, шел отец по загроможденной, залитой цементом и битумом территории строящегося завода (было однажды, отправляясь «на объекты», Василий Кирикович взял с собой и сына: решил показать размах стройки). Отца сопровождала целая свита начальник строительства, инженеры, прорабы. Те шли по сторонам, подсказывая Василию Кириковичу, где лучше пройти, а сами пробирались по трубам, ступали в битум и при этом на лету ловили каждое замечание, с готовностью обещали «поднажать», «ускорить», «улучшить»...
Тогда, наблюдая все это, Герман был преисполнен чувством гордости за отца и втайне сам желал когда-то вот так же приехать «на объект» и так же пройтись с достоинством, осторожно, оберегая себя от малейшей случайности и мимоходом отдавая распоряжения... Теперь же беспомощность отца, его излишняя осторожность не вызывали в душе ничего, кроме жалости.
Поедем? нетерпеливо сказал Ваня.
Надо подождать, Герман закурил.
Василий Кирикович подошел, тяжело дыша. Стер с лица грязь и пот, сказал раздраженно:
Ведь хорошо помню: на этой трясине была гать. И песком засыпана. Куда все подевалось?.. Даже присесть не на что.
А чего садиться? Болотину перейдем, там и отдохнете. Как раз шесть километров будет.
Сколько? Герман недоверчиво взглянул на Ваню.
Шесть. На горушке и столбик еще стоит.
Ну и ну!.. Герман покачал головой. Ему казалось что позади осталась по крайней мере треть пути. А если только шесть километров, значит, впереди еще пять раз по стольку! Это, пожалуй, многовато...
Ваня шевельнул вожжой, чмокнул. Лошадь тронулась.
Ты, Гера, поосторожней, предупредил отец, увидев, что сын быстро зашагал за повозкой. Настил-то, видимо, в болото засосало. Попадет нога между бревен вывихнуть можно.
Герман не отозвался. Он шлепал по грязи, стараясь ступать след в след за Ваней. Он видел, как на брезент, в который были завернуты вещи, из-под копыт лошади брызгала темная жижа, как волокуши то приподнимались, попадая на бревно, то глубоко врезались в грязь, и удивлялся предусмотрительности Вани, взявшего брезент, и изобретательности людей, придумавших столь примитивный экипаж, незаменимый в условиях бездорожья.
Много ли будет такой дороги? спросил он.
Четыре болотины.
Порядочно.
Да еще семь бродовых ручьевин.
Чего? не понял Герман.
Ручьи, говорю, еще будут! громко, думая, что Герман не расслышал, повторил Ваня. Без мостов. Мосты-то сгнили. А один ручей с мостиком.