В повествовательных текстах дословная передача речей персонажа является цитатными вкраплениями «чужого» слова в базовое повествующее слово. Такие вкрапления отнюдь не разрушают повествовательного текста, напротив, они актуализируют рассказывающую речь, которая неизбежно характеризуется определенной стилистической окрашенностью, определенной эмоционально-волевой тональностью, то есть голосом[84]. Таких голосов (как и точек зрения, определяющих фокализацию) в нарративном произведении может быть несколько, поскольку его текстовая ткань способна нести в себе различного рода внутритекстовые высказывания. Впрочем, и сама обрамляющая речь повествователя бывает порой не одноголосой, а «гибридной» (Бахтин) в речевом отношении.
Если Б.А. Успенский включал в понятие точки зрения не только визуальные, но и «голосовые» факторы: языковые (фразеологическая точка зрения) и оценочные (идеологическая точка зрения), то Рикёр настаивал на «невозможности элиминировать понятие повествовательного голоса», которое «не может заменить собой категория точки зрения»[85]. Последнее мнение представляется более убедительным, поскольку рецептивная установка внутреннего зрения, направленного на объектную сторону высказывания, и рецептивная установка внутреннего слуха, направленного на субъектную сторону высказывания, в принципе неотождествимы, хотя и составляют грани единого коммуникативного события.
Нарратологическая категория «голоса» также подвержена закономерностям исторического эволюционирования.
В частности, архаичные нарративы (особенно стихотворные) были одноголосыми, строго выдержанными в едином стилевом ключе. Романная же наррация Нового времени принесла с собой «разноречие». Этот бахтинский неологизм был переведен Г. Морсоном и К. Эмерсон[86] на английский язык как «гетероглоссия» и прочно вошел в тезаурус современной нарратологии[87]. Данное понятие характеризует действительную реальность вербальной коммуникации, которая состоит в том, что «на территории почти каждого высказывания происходит напряженное взаимодействие и борьба своего и чужого слова» (ВЛЭ, 166).
Организация гетероглоссии текста как некоторого соотношения голосов вполне уместно может именоваться глоссализацией (от аристотелевского термина «глосса» характерное словечко). В качестве события рассказывания нарративный дискурс представляет собой взаимодополнительность двух систем: не только конфигурации точек зрения (кто видит?), но и конфигурации голосов (кто говорит?). Последняя формируется стилистической маркированностью участков текста, ориентированной на имплицитного слушателя данной дискурсии. Если фокализация обращена к ментальному зрению читателя, то глоссализация к его ментальному слуху.
В соответствии с бахтинским пониманием речевой деятельности «социальный человек», будучи «человеком говорящим», имеет дело не с языком в качестве абстрактной регулятивной нормы, а со множеством речевых практик, составляющих динамичную вербальную культуру данного общества: «Исторически реален язык как разноречивое становление, кишащее будущими и бывшими языками, отмирающими чопорными языковыми аристократами, языковыми парвеню, бесчисленными претендентами в языки, более или менее удачливыми, с большей или меньшей широтою социального охвата, с той или иной идеологической сферой применения» (ВЛЭ, 168169). Речь повествователя неизбежно принадлежит к этой реальности, в результате чего в нарративных текстах, с одной стороны, возникает дистанция между двумя или несколькими «социально-языковыми кругозорами» (ВЛЭ, 168), а с другой нередко имеет место «интерференция текста нарратора и текста персонажа»[88].
Интерференция текстов повествователя и персонажа осуществляется в формах косвенной речи или несобственно-прямой речи, подробная классификация которых развернута в «Нарратологии» Вольфа Шмида. Ведущая роль в разнообразной по своим формам интерференции принадлежит тексту повествователя, который характеризуется определенной интенцией по отношению к слову персонажа (к его стилевому строю и ценностному кругозору). Основополагающими здесь следует признать «ассимиляцию», «размежевание» и «диалогическое взаимоосвещение» (термины Бахтина).
В первом случае мы имеем неполное поглощение повествующим текстом гетерогенного ему текста персонажа, когда в речи повествователя обнаруживается нерастворенный лексический, грамматический или синтаксический «осадок» чужого слова. Во втором случае имеет место ценностная дивергенция, конфронтация кругозоров, при которой чужое слово старательно сохраняется, но приобретает в речи нарратора карикатурный оттенок. Наконец, в третьем случае следует вести речь о солидарной взаимодополнительности ценностно равноправных кругозоров, обладающих равнодостойными «правдами», чем создается эффект «полифонии» (по терминологии Бахтина).
В прозе новейшего времени (начиная с Чехова) возникает и утверждается возможность такой взаимодополнительности нарративных инстанций, при которой «голос нарратора», не утрачивая своей определяющей конструктивной роли, «максимально приближается к оценочному и языковому кругозору героя»[89]. Отрекшийся от регулятивной привилегии повествователь не присваивает себе последнего, завершающего слова, оставляя за собой лишь расстановку смысловых акцентов.