Диегетическое время излагаемых событий дано нам в нашем внутреннем зрении, тогда как время нарративного говорения воспринимается нашим слухом: внешним (устный рассказ) или внутренним (чтение письменно запечатленного рассказа). Медиальное время не истории, а протекания текста о ней представляет собой время нашего восприятия. Оно необратимо вписано в экс-традиегетический мир нашего существования.
Диегетическое и артикуляционно-текстовое (медиальное) времена принципиально разнятся как по своей природе ментальное и физическое, так и по длительности, по скорости, по обратимости/необратимости. Но при всей своей несинхронности они неразрывно сопряжены, невозможны одно без другого. В этом парадоксе таится самая суть нарративности: актуализация прошлого (опыта) в настоящем (существовании).
Асинхрония диегетического и медиального пластов нарративного времени создается не только неотождествимостью «вещей» (референтных объектов) и «знаков». Наррация предполагает широкие возможности оглядываний назад (аналепсис) или забеганий вперед (пролепсис)[59], что, естественно, замедляет восприятие истории, а также возможности, напротив, эллиптического ускорения восприятия при переходе к конспективному ее изложению.
Асинхрония диегетического и медиального пластов нарративного времени создается не только неотождествимостью «вещей» (референтных объектов) и «знаков». Наррация предполагает широкие возможности оглядываний назад (аналепсис) или забеганий вперед (пролепсис)[59], что, естественно, замедляет восприятие истории, а также возможности, напротив, эллиптического ускорения восприятия при переходе к конспективному ее изложению.
Принципиальная особенность диегетического времени его конечность (аналогичная сепаратности диегетического пространства). Само слушание как участие в коммуникативном событии рассказывания есть ожидание конца истории. Соотнесенность с неизбежным концом придает повествуемым отрезкам жизни особую ценностную значимость, какой лишены отрезки итеративного процесса. Время протекания нарративной истории обратимая (мы всегда можем вернуться к началу) длительность диегетического мира, самим актом рассказывания отмежеванная от времени физического.
В неразрывном единстве с диегетическим пространством единстве, которое Бахтин выявил, обратившись к широко распространившемуся после него термину «хронотоп», диегетическое время является временем ментальным, ценностно смысловым. «В литературно-художественном хронотопе, писал Бахтин, имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории»[60].
Следует заметить, что хронотопическая взаимообусловленность и смысловая нагруженность времени и пространства присуща всякому диегетическому миру, а не только художественному, хотя в литературно-художественной наррации эти свойства проявляются наиболее очевидно.
Специального внимания заслуживает соотношение диегетического мира, являющегося нам в слове нарратора, и виртуальных частных миров, существующих «в умах персонажей»[61], проблематика которых была актуализирована Мари-Лор Рьян: «Эти конструкции включают в себя не только сны, выдумки и фантазии, придуманные и рассказанные персонажами, но любые их представления о прошлых или будущих состояниях и событиях»[62].
Единство нарративного высказывания предполагает, что ментальный (внутренний) мир персонажа инкорпорирован в диегетический мир произведения как мир «интрадиегетический» (в отличие от «экстрадиегетического» остающегося за пределами повествования). Соотношение интрадиегетического и диететического миров аналогично феномену текста-в-тексте. Оно раскрывается нарратором прямо или косвенно, в той или иной модальности, но в целом определяется авторской картиной мира.
Нарративные истории о персонажах событийны, обладают собственной реальностью не абстрактно; они реальны в пределах «диегетического» мира, творимого наррацией, то есть организацией пространственно-временных параметров взаимодействия персонажей. Эти параметры также исторически изменчивы. Их диахроническая динамика может быть выявлена и описана, как это было сделано Бахтиным в работе «Формы времени и хронотопа в романе». Хронотоп понятие сугубо нарратологическое и притом историко-нарратологическое.
Нарративный дискурс
Широко распространившимся термином «нарратив» именуются в большинстве случаев два явления: во-первых, один из базовых типов человеческих высказываний, функционирующий в культуре наряду с сопредельными речами: перформативами, итеративами, медитативами; во-вторых, каждое единичное нарративное высказывание в качестве дискурса коммуникативного события взаимодействия сознаний[63].
Как мыслилось Бахтиным еще в 1920-е гг., за полвека до учения Фуко о дискурсах, в сущности всякое высказанное «слово есть выражение и продукт социального взаимодействия трех: говорящего (автора), слушающего (читателя) и того, о ком (или о чем) говорят (героя)»[64]. По поводу третьей стороны Бахтин замечал: «ни один говорящий не Адам», любой называемый им объект многократно уже «оговорен», окутан облаком называний, пониманий, оценок, интерпретаций. Поэтому позиция объекта в дискурсе тоже не пассивная: он каким-то нашим кажимостям открыт, а каким-то не поддается, сопротивляется.