Но некоторые традиции снимать обувь перед входом в дом, идти в первый раз к кому-то в гости не с пустыми руками, есть на Новый год тошикоши соба[18] и моти[19] никуда не исчезли. Они просачиваются сквозь щели и лезут через стены. От этой призрачной жизни мне становится тоскливо. Я хочу понять себя. Хочу найти свои корни.
Но я не могу сказать маме, о чем думаю. Не могу признаться ей, что на вопросы людей обо мне отвечаю так, словно оправдываюсь. Нет, я не говорю по-японски. Нет, я никогда не была в Японии. Нет, мне не нравятся суши. Их разочарованные взгляды говорят сами за себя. Я неполноценная личность.
Ей будет больно от этих слов.
Поэтому я просто молчу.
Она медленно и мучительно вздыхает. И смотрит в потолок. Боже, дай ей терпения.
Мы познакомились на одной из вечеринок на последнем курсе. Переспали. После окончания учебы я обнаружила, что беременна тобой. Но его было уже не найти.
Ты не знала, как его зовут?
Не знала. Она не смотрит в глаза.
И не знала, где он жил?
Нет.
А как насчет друзей? Ты пробовала разыскать его через них?
У нас не было общих знакомых.
Хм.
Все? Что насчет твоего проекта по английскому? Ты закончила журнал о Гекльберри Финне?
Воспринимаю ее вопрос как личное оскорбление.
Конечно, закончила. На самом деле нет. Зато и да здравствует оправдывающее обстоятельство в виде ПМС! мне дали еще одну неделю на сдачу, о чем мама не знает. И пусть не знает дальше. И нет, еще не все.
Тофу шкварчит в воке. Она бросает лук.
Изуми. Мне нравится, как мама произносит мое имя. За долгим «и» и мягким «зуми» скрывается добрая порция любви. Но сегодня примешалось раздражение.
Значит, он не сказал тебе, что его зовут Макотономия Тошихито? Я произнесла его имя мягко, но оно камнем упало на покрытый линолеумом пол. И в этот момент я понимаю: все это время мама врала. Она сглатывает, ее губы раскрываются. Взгляд темных глаз устремляется на меня. Виновна. Виновна. Виновна.
Значит, он не сказал тебе, что его зовут Макотономия Тошихито? Я произнесла его имя мягко, но оно камнем упало на покрытый линолеумом пол. И в этот момент я понимаю: все это время мама врала. Она сглатывает, ее губы раскрываются. Взгляд темных глаз устремляется на меня. Виновна. Виновна. Виновна.
Откуда ты знаешь? сталью звучит ее голос.
Я кладу нож с перцем на стол.
Я видела его имя в книге, которая стоит на твоем ночном столике. Ну, ладно: всего лишь одну его часть Макото. Вторую мы нашли с Нурой.
Ты копалась в моих вещах? Из низкого хвоста выбились пряди волос.
Нет. Это формальность. В ее вещах копалась Нура. Я ничего не выискивала. Случайно наткнулась.
Она нахмурилась. Не верит мне. Но это не суть. Суть в том, что
Ты лгала мне. Ты говорила, что не знаешь его имени. Говорила, что он никто. Нет уж, кое-кем он все-таки является. Ее обман раскрыт. Кажется, будто земля уходит из-под ног. Между нами образуется пропасть. Я скрещиваю руки на груди. Два болгарских перца так и остаются нетронутыми. К черту овощи. К черту ужин.
Ее лицо становится непроницаемым. Она отворачивается. Я вижу ее профиль.
И что? Да, я знала, кто он, отвечает она, перемешивая деревянной лопаткой тофу с луком. Как банально: бедная девушка влюбляется в принца. Такое бывает только в сказках. А в жизни «и жили они долго и счастливо» не бывает.
Мам? Ее движения машинальны. Перемешивает. Перчит. Встряхивает вок. Мама! Она обращает на меня внимание. Мы смотрим друг на друга. Во взглядах тысячи невысказанных фраз. Почему ты обманывала меня?
Она пожимает плечами, промывает брокколи и садится резать ее мясным ножом.
Вся его жизнь была распланирована. Моя же только начиналась. Когда я узнала, что беременна, то рассказала об этом лишь одному близкому человеку. Я кое-что знала о придворной жизни, но она показала мне больше. И я поняла, что моя жизнь станет слишком ограниченной. Видела бы ты его в Гарварде. С ним всегда находился то камергер, то камердинер, то императорская гвардия или полиция. Мы тайком целовались в коридорах или сбегали в отели. Он жил как в аквариуме на виду. Мама останавливается, вытирает руки полотенцем для посуды и продолжает: За женщинами императорской семьи следят особенно тщательно. Все рассматривается под увеличительным стеклом. Их критикуют за идеи, которых они придерживаются, за одежду, которую носят, и ребенка, которого вынашивают. Я была свидетелем того, как твоему отцу давали выбор словно маленькому ребенку. Ты можешь выбрать или одно, или другое, но не то и другое. Твоя жизнь будет определяться семьей, в которой ты родился. Этого я не хотела для тебя. Для нас.
И он согласился?
Она отвернулась.
Я ему не сказала.
Моя рука сжимается в кулак. Восемнадцать лет! и мой отец даже не знает о моем существовании.
Ты должна была сказать ему. Он Возможно, он бы остался в Штатах.
Во всем белом свете нет ничего печальней ее улыбки.
Он неоднократно повторял: если он останется в Америке, то будет чувствовать себя как дерево без солнечного света. Как я могла просить его об этом?
Ты могла бы сказать мне. Я заслуживаю знать правду.
Ты права. Она выключает плиту и снимает вок с горячей конфорки. Затем тянется через стойку и берет меня руками за щеки. Ее пальцы холодны. Нам ведь хорошо жилось вместе, правда? Думаю, мне остается сказать лишь одно: я заботилась о твоих интересах.