«Недалеко, добавила Черил, от оторванной руки Оливии».
Конечно же я гадала, кто ее вез. Ни в одном из грустных разговоров с друзьями, позвонившими мне, не было упомянуто имя водителя. Кажется, никто не знал, с кем Оливия провела последние мгновения жизни.
Я спряталась в задней части комнаты, прямо у дверей, и молча наблюдала, как входят ребята из школы и учителя. Никто не знал, что сказать родителям Оливии, как стоять, куда деть руки, куда направить взгляд. Все хотели узнать побольше деталей, как и я, но разговаривать на церемонии прощания было немыслимо. Весь день играла нежная классическая музыка, доносящаяся вместе с прохладным воздухом из вентиляционных решеток.
По обеим сторонам гроба стояли огромные букеты, присланные Клубом Львов, Рыцарями Колумба, Комитетом родителей и учителей, советом учителей старшей школы и бухгалтерской фирмой отца Оливии. С гроба свисали бледно-розовые бутоны роз и гипсофилы, удерживаемые белой шелковой лентой. Вероятно, это было то самое украшение, которое Пит собирался повязать на руку Оливии в вечер Осеннего бала. Танцы отменили в связи с трагической смертью Оливии. Пит прибыл ненамного позже меня и мамы, остался на пару минут со своими родителями, а потом обнял маму и папу Оливии и быстро ушел. Завидев меня на другом конце комнаты, он кивнул. У него были красные и опухшие глаза. Увидев, что парень моего возраста плакал, я почувствовала неловкость. Костюм сидел на нем идеально, и я задумалась, не на бал ли он его купил.
Трейси Хартфорд с мамой приехали рано. На их лицах читалось мрачное ханжество. Они старательно здоровались со всеми прибывающими и благодарили их за присутствие, словно сами были членами семьи Оливии. На самом деле Оливия едва ли вообще разговаривала с Трейси, считая ее назойливой сплетницей, но Хартфорды просто жили слухами и, безусловно, оказались в своей стихии в похоронном доме. Они просили всех присутствующих расписаться в гостевой книге, и так на этом настаивали, словно определенное количество подписей могло бы вернуть Оливию к жизни.
Не помню, чтобы я ходила на поминовение или бдение у гроба Дженни. Если его и проводили, то в этой же самой комнате, где мы теперь собрались, чтобы отдать дань уважения Оливии. Уиллоу был маленьким городом, и всех поминали в Гундарссоне, а хоронили либо в нашей церкви Святой Моники (где похоронили Дженни), либо на еврейском кладбище на другом конце города.
Я надела свое единственное черное платье, купленное еще до похудения и потому бывшее в два раза больше меня нынешней. Теперь я стояла, отдирая с ногтей голубой лак, и вежливо разговаривала со знакомыми, которые приходили и уходили. Миша и Аманда приехали со своими родителями, и мы с Мишей обнимались минут пять, хотя по телефону общались почти каждый час с рассвета субботы.
Кэндис уже пришла? спросила она, но я покачала головой.
У Кэндис случился настоящий нервный срыв. Словно мало было неожиданно потерять лучшую подругу, так теперь ее уверенность в том, что в смерти Оливии каким-то образом виновата Вайолет, доводила ее до грани безумия. С пятницы она трижды звонила мне, каждый раз в истерике рассказывая, как бы она хотела рассказать всему миру о том, что сотворила Вайолет, потому что этого бы хотела Оливия. Страшно было думать, что каким-то образом Вайолет смогла так точно предсказать будущее Оливии, но еще ужаснее была мысль, что она вызвала эту аварию.
Я пыталась не говорить Кэндис, что согласна с ней. Нам все равно не удастся убедить родителей или полицию, что Вайолет как-то связана с несчастным случаем. Я не получала от Кэндис весточки с утра воскресенья (и даже не получила ответа, когда написала, чтобы узнать, в порядке ли она, днем в воскресенье).
Вчера мама отвезла ее в больницу, рассказала мне Миша. Мне написала Джулия. Они боялись, что у нее нервный срыв; сейчас она в психиатрическом отделении.
Внезапно мне стало невыносимо холодно в мягкой прохладе прихожей похоронного дома. Невыносимое и непреодолимое подозрение, что мы сами навлекли на себя эту ужасную трагедию, засело где-то внутри меня. Мы вели себя так по-детски и безответственно, играя в эту дурацкую игру. Если мои страхи верны, то Оливия заплатила за этой своей жизнью. Бедная Кэндис. Конечно же, психиатры не поверят ей. Я представила ее в роли пациента, окруженного высокомерными лицами врачей, пока она пытается рассказать им об игре на дне рождения, выставляя себя совершенно безумной.
«Легкий как перышко, твердый как доска».
Я думала, мама позволит ей прийти сюда, но, может, и нет, размышляла Миша. Возможно, ей хуже, чем я думала.
Трудно было считать смерть Оливии простым совпадением. Хотя и нельзя было отрицать, что Вайолет откуда-то точно знала, что произойдет, поверить, что это правда, все еще было сложно. Не было разумных объяснений тому, как она могла все предсказать или повлиять на события.
Мы выйдем подышать, сказала я маме, теребящей сумочку, словно готовясь уйти. Естественно, остальные не могли не таращиться на нее, так как многие гости на поминовении Оливии жили уже достаточно долго в нашем городе, чтобы помнить пожар. Конечно же они думали, что моя мама вроде как обязана выразить соболезнования Ричмондам, учитывая, что и сама потеряла ребенка вследствие ужасного несчастного случая. Но моя мама не такая. Пусть прошло уже восемь лет ее горе оставалось глубоко личным. Завидев чуть ранее приближение мамы Трейси Хартфорд, она притворилась, что изучает карточку с молитвой в память об Оливии.