Не забыл.
С вами осторожно поинтересовалась Анна, все хорошо?
Все хорошо Вы говорите. Как они вам?
Не знаю. Богдан болезненно не уверен в себе. Я не уверена, что имею право обсуждать это с вами, но отцу его я отписалась. Никогда бы не подумала, что Калевой мог быть настолько преступно небрежен по отношению к своему ребенку.
Тьма смеялась. Ее удивлял и веселил этот гнев. Еще одна игрушка.
Спи. Ночь и тишина. Лунный свет пробивается сквозь плотно сомкнутые шторы. Он ложится на пол узкой линией, которая добирается до двери. И Глеб смотрит на нее, надеясь, что уснет раньше, чем
Скрип. Лестница поет, выдавая его приближение. И надежда, что сегодня не тот день, тает. Кого он выбрал? Скрип замолкает, и тьма предлагает поиграть.
Ближе всех дверь Елены. Она самая маленькая, и к ней пока не заходили, но когда-нибудь он сочтет, что Елена достаточно выросла.
Скрип. Дальше Лизочка. Сегодня она, позабыв обо всем, кружилась в саду, пела песенку, какую-то на редкость глупую. И мама улыбалась, глядя на Лизочку. Все улыбаются, когда смотрят на нее. Лизочку он любит.
А вот Наталья для него старовата, он сам сказал. И добавил, что с возрастом она на редкость подурнела. Мама же сделала вид, что не слышит.
Глеб стиснул кулаки. Не сегодня. Завтра у Лизочки именины, и ей обещали торт, а еще новую фарфоровую куклу, будто не знают, что она их ненавидит с того самого дня, как он впервые заглянул в ее комнату. Он всегда ей дарит кукол после
Глеб ступил на пол, и тот промолчал. Холодный. От ужаса сводит живот. И кажется, Глеб вот-вот опозорится, но это уже неважно.
Милослава постоянно плачет.
Ей скоро шестнадцать, и она написала в дневнике, что хочет повеситься, только боится боли. Хорошо, что она боится боли, потому что
Он добрался до двери. И стиснул палку, которую подобрал на конюшне, а потом прикрутил к палке нож. Нож Глеб стянул на кухне. Хороший. С острым клинком, с длинным клинком. Он сглотнул ставшую вязкой слюну.
Скрип. Софья? Она только-только вошла в тот возраст, когда стала интересна ему. Но она почти не изменилась. И в том ли дело, что пока он держался? Берег? Или просто оттягивал удовольствие?
Стон. Аксинья. К ней он заглядывает редко, потому что ее комната самая дальняя по коридору, а еще Аксинья не кричит и не плачет, она, как и мама, делает вид, будто все хорошо.
Не хорошо. И Глеб решился. У него почти получилось. Тьма тогда отозвалась. Она легла под ноги, скрадывая шаги. А он шел. Он видел перед собой широкую спину той твари, которая притворялась их отцом. Он чуял кисловатый грязный запах ее
Он поднял руку. И ударил.
В последнее мгновенье тьма все-таки предала. Она, никто другой или тень на полу? Или просто твари хитры. Осторожны. И любят играть.
Отца родного убить вздумал? он перехватил нож рукой, и лезвие вспороло кожу на ладони. Запахло кровью.
Я тебя не пущу. Глеб по взгляду понял, что его убьют.
И обрадовался. Потому что если убьют, то все закончится. Разве это не замечательно?
Не пустит он, отец перевернул копьецо и взвесил на ладони. Засранец Я тебя растил, я тебя учил Хреново, получается, учил. Так и не выучил.
Первый удар пришелся по ребрам. Легкий, почти играющий.
Но ничего, мы над этим поработаем
Защищаться Глеб не пытался. Не помогло.
Он пришел в себя спустя несколько дней, чтобы обнаружить у постели маму. На ней вновь было то самое платье с длинными, почти до кончиков пальцев, рукавами и высоким воротником.
Что ж ты так, Глебушка? сказала она, неловко улыбнувшись. Нельзя же быть настолько неосторожным. А если бы ты шею свернул?
В тот раз даже он почти поверил, что просто упал с лестницы.
Глава 22
В какой-то момент боль, терзавшая Анну весь вечер, отступила. Она угасла старым костром, позволив дышать. И Анна задышала. А еще закрыла глаза.
Замолчала, наслаждаясь этим мгновеньем, когда просто не было больно. Она слышала ветер, который ныне держался в стороне, опасаясь вызвать несправедливый гнев ее, и шелест ветвей.
Пахло цветами. Землей. И мужчиной, который был слишком близок. Если кто увидит
Пускай. Ей слишком хорошо, чтобы тратить время и мысли на посторонних людей. Руки у Глеба теплые. И этого тепла хватит на двоих.
Стрекочут кузнечики. И плачет козодой, но где-то далеко, оттого плач его не раздражает, вплетаясь в узор новорожденной ночи. Когда только наступила? В этом узоре нашлось место и розам, и скромному вьюнку, который прятался в траве, изредка позволяя себе выбраться на шершавый камень фундамента. Настурции только-только начали открываться.
И ночная бабочка бьется о стекло, норовя добраться до спрятанного под ним огня. В какой-то миг Анна почти растворилась, почти сроднилась с этой ночью, потерявшись в ней. А потом вернулась и поняла, что ее отпустили.
Она хотела поблагодарить, а вместо этого получилось неловкое:
Вам плохо?
Глеб стоял за ее креслом, точнее между ним и стеной, на которой уже проступила вечерняя роса. Стоял, на эту стену опираясь, и, верно, росы не заметил.
Глаза закрыты. На лице гримаса боли.
Нет. Пройдет. Сейчас. Он открыл глаза и изобразил улыбку, правда, походила та больше на оскал. Глеб поднял руку, провел ладонью по лицу, будто снимая с него нечто, Анне невидимое. Это просто тьма никогда ничего не дает даром.