Она то наклонялась, заговаривая громким шепотом, то вдруг начинала смеяться, то замолкала, притворяясь заинтересованной.
Это утомляло.
Но карп в сметане и вправду удался, а хмурая женщина, появившаяся с кухни, взмахом руки заставила Адель замолкнуть.
Кухарка, стало быть? у женщины было круглое лицо, распаренное, раскрасневшееся. От нее несло кухней, в том ее многообразии запахов, которое одновременно пробуждает и аппетит, и отвращение. В старый дом?
Именно.
И сколько?
Двое взрослых, восемь детей не маленьких, на всякий случай уточнил Глеб, потому что женщина нахмурилась. Вот таких примерно. Неприхотливые, но прожорливые.
В этом он успел убедиться, обнаружив, что от трех ящиков консервированной фасоли осталось две жалких банки. И главное, никто не признается, что взял.
Наставники, стало быть, лицо женщины разгладилось. Маги?
Да. А
Пакостить станут. Дети всегда пакостят. А уж когда маги
С этим нельзя было не согласиться. И главное, что пакостей стоило ждать весьма специфического толку.
Девица, явно прислушивавшаяся к беседе, вдруг зарделась.
А платить сколько станете?
Пять рублей в неделю.
Гладкие руки скомкали передник, а женщина поинтересовалась:
С чего такая щедрость?
Глеб же молча повернул кольцо. Почему-то показалось, что эта женщина поймет.
Вот как, стало быть произнесла она задумчиво, потирая одну красную ладонь о другую. Ее руки, слегка опухшие, с покрасневшей распаренной кожей больше походили на клешни. Надолго в наши края?
И сама же себе ответила:
Надолго мой-то говорил, что старое училище продали. Вам, значится?
Нам. Не продали. Передали.
Школу будете делать?
Будем.
У темных нету.
Знаю.
Она не боялась. И это, пожалуй, было хорошо.
Что ж тут подумать надобно хотела к вам Адельку поставить
Вот уж не было печали. Глеб смутно подозревал, что в его доме милую Адель меньше всего будет интересовать кухня.
Но уж больно она вас глазами облизывает. Ишь, бесстыжая
Бесстыжая сделала вид, что слышать не слышит и вовсе интересует ее чучело совы, пристроенное на подоконнике.
А все романчики эти преглупые, о любви нет, пусть уж мой сам с нею разбирается, я к вам пойду. Только семь платить станете.
Хорошо.
Цену Глеб мог бы поднять и до десяти, впрочем, обычно кухарки обходились куда дешевле. Правда, и надолго не задерживались.
На продукты отдельно. Рыбу будем у местных брать, так оно дешевле, чем на рынке. Прочее поглядим сперва, что вам надобно.
Просто. Сытно. Много.
Это-то да завтра с утреца, стало быть с молочником договорились?
Глеб покачал головой.
Ага молока вам надобно, еще сливки взять, масло, творог сырнички любите?
Я все люблю.
Оно и видно, тощий больно и холостой. Это вы зазря. Холостой мужик для здешних дамочек что майский жук для жереха.
Адель в своем углу вздохнула и наградила Глеба многообещающим взглядом. Он тронул кольцо.
Не надейтесь даже Женщину, которая твердо решила выйти замуж, некромантией не остановить.
Мальчишка прятался в ветвях.
Сперва Анна ощутила взгляд, а следом скрытое неудовольствие молоденького дуба, который хоть и вымахал едва ли не вровень с крышей, но все же не настолько закостенел, чтобы без ущерба для себя держать всяких тут.
Привет, сказала Анна, разглядывая гостя.
Не Миклош.
И даже не человек. Не совсем человек. У людей не бывает таких узких, широко расставленных глаз совершенно неестественного ярко-зеленого цвета. Острые скулы. Длинный узкий нос с вывернутыми ноздрями. Тонкая линия губ и слегка выглядывающие из-под верхней клыки.
Поняв, что замечен, мальчишка зашипел.
А рубашка на нем серая, как и на Миклоше.
Не бойся.
Не боюс-сь, он отцепил руку от ветки, и Анна заметила темные когти. Есть? П-печень.
Последнее слово он произнес с явным трудом, вытягивая каждый звук.
Печенье?
Да.
Мальчишка по-прежнему разглядывал ее, а она его, отметив, что и рубашка измята, а на боку вовсе продрана, а вот штаны он где-то потерял и теперь обнимал ветку дуба тонкими голыми ногами.
Есть. Спустишься?
Дай.
Я принесу, она оперлась на трость. В последние дни боль, если и напоминала о себе, то редко. Но тебе там будет неудобно.
Печенье она испекла еще тем вечером, сама не зная для кого, но пригодилось. И пусть банка была другой, расписанной цветами циннии, но Анна улыбнулась.
Почему бы и нет? Этим гостям она была не то чтобы рада. Скорее от них не стоило ждать удара.
Вот, она поставила на столик печенье и кувшинчик с молоком, выложила перчатки, соломинку. Подвинула стакан и отступила. Спускайся.
Мальчишка зашипел. Радужный народ? Кто из них?
Иль-ши, лисье племя, владеющее Словом осени и способное остановить время? Их шаман приходил к Анне еще тогда, когда Никанор пытался найти выход. Он ступал бесшумно, и босые ноги не оставляли следа на белых коврах. Он принес запах сентября и золотой кленовый лист, который положил ей на макушку.
Он придавил этот лист ладонью и долго стоял, прислушиваясь к чему-то.
Нет, сказал он. Кровь не пустит.
Вы обещали.
Взглянуть, голос у иль-ши был тягучий. В нем Анне слышалось дыхание ветра, того осеннего, коварно теплого, который заставляет поверить, что лето еще продлится. Я смотрел. Мне жаль. Хорошая женщина. Плохая кровь.