Про Тео так ничего и не известно, сказал мне в тот вечер Агилюльфо.
Я нагнулся к желобу, глотнул и, обремененный заботой, так и остался опустив голову и в буквальном смысле развесив уши. Тео был моим лучшим другом. Был и, надеюсь, остался. Мощный, крепкий и серьезный пес породы родезийский риджбек, на такого можно положиться. Без него редко обходились наши вечера у Водопоя Марго.
Я его видел здесь две недели назад, сказал я Агилюльфо. И ты тоже.
Ну, видел. Ты ушел тогда, а они с Красавчиком Борисом остались. Лакали анисовую чуть не до вечера и толковали о своих делах. Потом их обоих видели в проезде Рата.
Кто видел?
Агилюльфо с философским бесстрастием наблюдал, как по его правой передней лапе карабкается клещ.
Сюзи.
Потаскушка?
Она самая. По ее словам, оба шли себе тихо-спокойно, повиливали хвостами.
Больше ничего?
Больше ничего. Один, говорит, такой изысканный, щеголеватый господинчик, а второй здоровенный барбос. Она им гавкнула в знак привета, они поздоровались и дальше пошли.
И даже не обнюхали ее?
Не польстились, видно.
Я улыбнулся по-нашему, по-собачьи, то есть высунул кончик языка и фыркнул раза два-три: аф-аф-аф. Сюзи это уличная собачонка, дворняжка беспородная, сучка безотказная. Имеет обыкновение торчать у проезда Рата в ожидании кавалера, и еще не было случая, чтобы не дождалась. Иногда чуть подрощенные щенки заваливаются к ней целой ватагой не хочется говорить «сворой», и она принимает всех скопом. Да, в былые времена пользовался ее милостями и я, как и все окрестные кобели, если не считать Руди также известного как Жемчужинка, изящного серого пуделя, который в ином хоре пел.
И с тех пор, продолжал Агилюльфо, никто их больше не видел. Ни про того, ни про другого ничего не слышно. И, по всему судя, Борис домой так и не вернулся.
А Тео?
Похоже, что и он тоже.
Странная история.
Вот и я про то. Он же всегда был верен своим привычкам.
Я помолчал. Тео жил и стерег сад у одной бедной и вдовой старушки, которая его за это кормила, то есть, как принято теперь выражаться, «работал за харчи». И любил валяться под натянутым на веревках бельем.
Говорю же: давно его не видел, сказал я, положив голову на лапы. Да и когда виделись в последний раз, перебросились лишь парой-тройкой гавков.
Агилюльфо еще полакал немножко из желоба и вытер морду о мой бок. Потом звучно отрыгнул, распространив вокруг анисовый дух, и повалился рядом. Будучи философом его кредо было «облай самого себя», он позволял себе в моем присутствии некоторые вольности.
Так вот, он тоже пропал. Я живу по соседству и потому заглянул к нему. Ни корм, ни вода не тронуты А хозяева Красавчика Бориса уже несколько дней назад расклеили на фонарных столбах и на деревьях объявления о пропаже. Ты разве не видал?
Я только мотнул головой в ответ. Наверно, от постоянных ночевок под мостом у меня в голове стоял какой-то странный гул. Всю неделю было мне как-то не по себе. Знать бы тогда, что худшее впереди. И уже совсем недалеко.
Вот погляди-ка, сказал Агилюльфо и лапой пододвинул ко мне измятую ксерокопию объявления, лежавшую на земле.
С другой стороны желоба подошла Марго, с любопытством уставилась в объявление.
Даже на фотографиях эта дворняга выглядит потрясно.
Это не дворняга, с напускным безразличием уточнил Агилюльфо. Это борзой пес с золотистыми глазами. И, помолчав, добавил насмешливо: Русский псовый, кажется. Аристократ собачий.
Это не дворняга, с напускным безразличием уточнил Агилюльфо. Это борзой пес с золотистыми глазами. И, помолчав, добавил насмешливо: Русский псовый, кажется. Аристократ собачий.
Марго всхрапнула, обозначая пренебрежительный смешок. Хотя она была наполовину или даже на три четверти фландрской бувье, выговор у нее был как у портеньо жителя Буэнос-Айреса. Певец, исполнявший милонги, который привез ее из Аргентины, вскоре не то помер, не то уехал куда-то, не то еще что, и Марго оставалась без призора и надзора, без приюта и уюта, покуда не обосновалась у Водопоя.
Да брось ты, мы все дворняги. Мы утеряли свою породу, как только отбились от гордой и вольной волчьей семьи и стали служить людям. Так что все мы дворняги. Дворняги и бедолаги.
Марго была и есть существо резкое, колючее, вечно пребывающее не в духе и к тому же с замашками феминистки: никто из нас не мог бы похвастаться, что хоть раз засадил ей. Однако имелись у нее, как у всех, свои слабости. И я, представьте, был одной из них. Меня она привечала, допускала к самой чистой и свежей части желоба, а когда мои демоны в очередной раз затуманивали мне рассудок, позволяла рухнуть там же и лизала мне морду и брюхо до тех пор, пока я не приходил в чувство и в себя. После таких сеансов она, чтобы я не строил иллюзий, а за ними следом и куры, день-два держала меня на расстоянии и, как говорится, в рамочках. Сейчас мы находились именно в этой фазе.
И тем паче в наши времена, когда повсюду царят крохоборство и алчность, припечатала она, кося на меня глазом. Когда каждый готов продаться за жалкую подачку. За какую-нибудь косточку.
Ладно бы еще за мозговую, сострил я.
Вот именно. Или продать за нее товарища.