Ты чего не моешься? Вот тебе камень, поскребись. Добрая женщина протянула мне свой камень.
Я не грязная, я дома мылась.
А раз не грязная, зачем пришла? Я вон моюсь раз в три-четыре года. Даже помывшись, она все еще казалась грязной.
Комнатка была совсем крошечная, без окон; над котлом с горячей водой клубился пар. У меня участилось сердцебиение, пот лил градом. Народу было много, спертый, насыщенный телесными запахами воздух не давал дышать. Мне стало нехорошо. Я прислонилась к мокрой стенке и обнаружила, что она покрыта толстым слоем чего-то сопливо-склизкого. Кусок этой массы прилип к моей спине. Сжав зубы, я стала отчаянно оттирать спину полотенцем.
Здесь, в пустыне, свои представления о красоте. Красивыми здесь считают полных женщин. Обычным женщинам приходится делать все от них зависящее, чтобы располнеть. Как правило, выходя из дома, женщины поверх платья плотно заматываются с головы до ног в большой кусок ткани. Те, кто помодней, надевают еще и большие солнцезащитные очки. За всем этим совершенно невозможно рассмотреть, как они на самом деле выглядят.
Я так привыкла к упакованным «мумиям», что вид больших голых тел совершенно меня поразил. Верно говорят, что купание обнажает истинную природу людей. Я чувствовала себя былинкой, жалкой и бледной, выросшей на лугу, где пасется стадо дойных коров.
Одна из женщин, отскоблив с себя черную жижу, собралась было ополоснуться, как снаружи вдруг раздался плач ее малыша. Она, как была голая, побежала на крик и вернулась с младенцем на руках. Усевшись на полу, она принялась его кормить. Грязная вода струилась по ее подбородку, шее, лицу, волосам и стекала на грудь, смешиваясь с молоком, которое сосал младенец. От этого невыносимого зрелища у меня к горлу снова подступила тошнота, и я опрометью выскочила из парилки.
Добежав до предбанника, я набрала в легкие побольше воздуха и пошла к проволоке за своей одеждой.
Говорят, ты не мылась, а только стояла и глазела. На что глазеть-то? полюбопытствовала хозяйка.
Интересно посмотреть, как у вас моются, с улыбкой ответила я. Хозяйка вытаращила глаза.
И за это ты выложила сорок песет?
Оно того стоило!
Здесь у нас моются снаружи, а ведь изнутри тоже надо себя промывать, сказала хозяйка.
Изнутри? не поняла я.
Жестами она изобразила, будто вытаскивает из себя кишки. Я обомлела.
А где такое делают? Мне было и страшно, и интересно; я даже пуговицы перепутала, одеваясь.
На побережье. Поезжай в Бохадор, там каждую весну ставят хаймы, приезжаешь и моешься семь дней подряд.
Вечером за ужином я сказала Хосе:
Она говорит, изнутри тоже моются. Надо ехать в Бохадор, на побережье.
Ты точно не ослышалась? удивился Хосе.
Точно, она еще руками вот так показала. Давай съездим поглядим, стала упрашивать я.
Из нашего городка Эль-Аюна до Атлантического побережья ехать не так уж и далеко, меньше четырехсот километров в оба конца, можно обернуться за день. О том, что в Бохадоре есть бухта, мы слыхали; остальное побережье Западной Сахары, протяженностью почти в тысячу километров, сплошь скалистое, без пляжей. Мы ехали к морю по оставленным на песке следам шин и ни разу не заплутали. И еще час вдоль каменистого берега в поисках Кабо-Бохадора.
Смотри, это вон там, внизу, сказал Хосе.
Мы остановили машину у утеса. Внизу, на глубине нескольких десятков метров, синяя прозрачная вода омывала берега полукруглой бухты, а рядом, на песчаном пляже, раскинулись несчетные белые шатры, между которыми безмятежно расхаживали и мужчины, и женщины, и дети.
Оказывается, и такая жизнь бывает в этом безумном мире, вздохнула я с завистью. Вот он, «персиковый источник»[6], настоящий рай.
Оказывается, и такая жизнь бывает в этом безумном мире, вздохнула я с завистью. Вот он, «персиковый источник»[6], настоящий рай.
Здесь не спуститься. Все осмотрел, в скале ни единого выступа, ногу поставить некуда. У местных, видимо, есть своя тайная тропинка, сообщил Хосе, вернувшись с разведки. Он достал из багажника новенькую веревку, привязал ее к бамперу, затем притащил большой булыжник и подсунул под колесо, заклинив его, после чего затянул узел и сбросил веревку вниз.
Делай, как я: не повисай всем телом на веревке, упирайся ногами в скалу. Веревка нужна только для устойчивости. Боишься?
Я слушала его, стоя на краю утеса и дрожа от ветра.
Страшно? снова спросил он.
Очень, призналась я.
Тогда я полезу первым, а ты за мной.
Перевесив фотоаппарат через плечо, Хосе спустился вниз. Я сбросила обувь и босая повисла на веревке. На полпути надо мной стала кружить какая-то странная птица; я испугалась, что она выклюет мне глаз, и принялась судорожно работать ногами. Отвлекшись, я и не заметила, как оказалась на земле, позабыв про всякий страх.
Тсс! Сюда! позвал Хосе, притаившийся за большим валуном.
Тут я увидела несколько совершенно голых женщин, носивших воду из моря. Притащив ведро на берег, они выливали воду в большую бадью, к низу которой был прилажен шланг из кожи. Одна женщина улеглась на песок, другая ввела в нее шланг, как клизму, и подняла бадью, так что вода перетекала прямо в кишки лежавшей.