Знаешь, в некоторых домах составляют такие списки, чтобы деньги собирать на покраску стен или еще на что-нибудь. Там все жильцы переписаны. Гляжу и, пожалуйста, – написано: Охара Идзуми. Причем «Идзуми» – не иероглифами, а катаканой . Не часто встреча-ются такие сочетания, когда фамилия – иероглифами, а имя – катаканой.
– Выходит, не замужем?
– Сестра об этом ничего не знает, – сказал он. – Идзуми в их доме считают темной лошад-кой. С ней там никто не общается. Говорят: встретишь в коридоре, поздороваешься, а она не от-вечает. Звонишь в дверь по какому-нибудь делу – не открывает, хоть и дома. Понятное дело, со-седи ее не любят.
– Ну, значит это не она, – рассмеялся я, качая головой. – Идзуми совсем не такая. Она при-ветливая, всегда улыбалась.
– Ладно. Не она, так не она. Значит, имя и фамилия одинаковые. Давай о чем-нибудь дру-гом. Сменим тему.
– А эта Идзуми Охара одна живет?
– Похоже на то. Никто не видел, чтобы к ней мужики ходили. На что она живет, одному богу известно. Тайна, покрытая мраком.
– Ну а ты что думаешь?
– О чем?
– О ней. Об этой Идзуми Охара, которая то ли однофамилица, то ли нет. Вот увидел ее и что подумал? Как хоть она выглядит?
Мой одноклассник подумал и сказал:
– Да нормально выглядит.
– Нормально – это как?
Он повертел в руках стакан с виски, нарушив спокойствие кубиков льда.
– Ну, конечно, постарела немного. Куда денешься? Тридцать шесть. Как и нам с тобой. Обмен веществ замедляется, вес прибавляется. Не школа ведь уже.
– Это понятно, – отозвался я.
– Давай бросим этот разговор, а? Обознался я, скорее всего. Это вовсе не она была.
Я вздохнул и, положив руки на стойку, посмотрел на него.
– Слушай! Я хочу знать. Мне это нужно. Перед самым окончанием школы мы с Идзуми расстались. Страшно некрасиво все вышло. Я сделал подлость, обидел ее... С тех пор ничего о ней не слышал. Понятия не имел, где она, чем занимается. Это для меня как заноза в груди. По-этому я хочу, чтобы ты рассказал все, как было, не приукрашивая. Так это была Идзуми?
Он кивнул:
– Ну, раз такие дела... Она. Можешь не сомневаться. Хотя, может, и зря я тебе это говорю.
– Как она? Только честно.
– Хочу, чтобы ты понял одну вещь, – сказал он после короткой паузы. – Мы же из одного класса, и я все время думал, что она – очень привлекательная девчонка. Классная. И характер, и вообще... внешность. Не красавица, но очень обаятельная. От таких сердце начинает биться ча-ще. Правильно?
Я тряхнул головой в знак согласия.
– Значит, хочешь честно?
– Ну говори же.
– Боюсь, тебе это не очень понравится...
– Не имеет значения. Я хочу знать правду. Он снова хлебнул виски.
– Я тебе завидовал. Завидовал, что ты всегда с ней. Хотелось, чтобы у меня была такая дев-чонка. Что уж теперь скрывать. Ее лицо всегда у меня перед глазами. Намертво в памяти отпеча-талось. Поэтому когда мы столкнулись в лифте, я сразу ее узнал, хоть и восемнадцать лет про-шло. То есть я хочу сказать: какой мне смысл гадости про нее говорить? Я в шоке был, когда ее увидел. Поверить не мог. Короче, привлекательной ее больше не назовешь.
Я прикусил губу.
– Что ты имеешь в виду?
– Ее дети боятся. Дети, которые в их доме живут.
– Боятся? – Ничего не понимая, я не сводил с него глаз. Наверное, он неудачно выразил-ся. – Что значит «боятся»?
– Может, хватит на эту тему? С меня достаточно.
– Она что? Говорит что-то детям?
– Она никому ничего не говорит. Я же тебе сказал.
– Чего тогда они боятся? Лица? – Да.
– У нее что, шрам на лице?
– Никакого шрама.