Он даже не уложил их, а как-то пригладил, приклеив.
– Ну как? – спросил этого человека режиссер.
– По-моему, все прекрасно! Вы знакомы, товарищи?
Человек с каракулями вяло пожал всем руки и представился. Это и оказался тот самый телевизионный «шеф».
– Чего же там «прекрасного»? – кисло сказал он режиссеру. – Вы что же, не предупредили товарищей о внешнем облике на телевизионной передаче? Вот, например, товарищ... – Он показал на Виталия Петровича. – Товарищ выглядел в кадре так, словно только что из-под автомобиля вылез.
– Позвольте, – растерянно сказал поэт, руководитель областных писателей. – Это прекрасная модная куртка...
– Я не знаю, что у вас там «модное», – презрительно прервал его каракуль. – Среди художников там или артистов, может, и модно ходить в таких, извините, штуках... Нравы, как говорится, в ваших кругах свободные...
И он вдруг рассмеялся. И Виталий Петрович понял, что рассмеялся он только для того, чтобы не расплескать весь свой гнев, все свое презрение, клокотавшее в его душе и раздиравшее его мозг. Гнев, ненависть и презрение к этим щелкоперам с их никчемными, смутными делишками, которым он вынужден предоставлять драгоценнейшее эфирное время на болтовню. Эх, его бы воля!..
Он смеялся, а у него от ненависти к Виталию Петровичу и его действительно потертой замшевой курточке подрагивали нижние веки и белели твердые складки у рта.
«Ах, какой сильный и страшный человек! – думал Виталий Петрович. – И на каракуль он имеет больше права, чем кто бы то ни было. Потому что он – искренен. Наверное, если бы ему разрешили поставить меня к стенке за эту замшевую курточку и расстегнутый воротничок, он ловко и споро отправил бы меня на тот свет, а потом дома лег бы в кровать и, справив унылый супружеский обряд, счастливо заснул бы с сознанием исполненного долга...»
* * *
... Потом, уже сидя в стареньком «Запорожце» Виталия Петровича и медленно плетясь сквозь грязную снеговую слякоть за широкой троллейбусной спиной, все трое растерянно острили, а старый писатель тяжело вздыхал и очень просил поэта «этого так не оставить».
Поэт что-то туманно обещал и грустно поглядывал по сторонам.
А Виталий Петрович вел машину тихо и осторожно, словно сел за руль после долгой и тяжелой болезни...
* * *
ГОСПОДИ, КАК ЖЕ ДАВНО ЭТО БЫЛО!..