Джон Голсуорси
Мой дальний родственник
Я не видел своего дальнего родственника много лет, собственно, с тех самых пор, как провалилась его затея на острове Ванкувер, и, однако, я его тотчас узнал, когда, склонив голову набок и высоко, словно для благословения, подняв руку с чашкой, он крикнул мне через весь курительный зал нашего клуба:
И вы здесь?
Худой, как щепка, и такой же легкий, высокий, прямой, с бледным лицом, светлыми глазами и светлой бородой, он походил на бесплотную тень. Такое впечатление он производил и прежде. Когда он открывал рот и говорил что-нибудь своим тонким, немного гнусавым, подчеркнуто бесстрастным голосом резонера, казалось, что из его бледных уст вылетает бледное облачко оптимизма. Костюм его тоже не утратил своей поразительно бесцветной элегантности и по-прежнему храбро смотрел в лицо дневному свету.
Что вы делаете в городе? спросил я. Я думал, что вы в Йоркшире, у тетушки.
На его круглые светлые глаза, устремленные в какую-то точку за окном, быстро, два раза кряду опустились веки так подергиваются пленкой глаза у попугая.
Мне обещано место, сказал он, и надо быть здесь.
Мне вдруг показалось, будто я уже прежде когда то слышал от него эти самые слова.
Понимаю, сказал я, и что же, вы надеетесь, что вам посчастливится?
Мне тут же стало совестно за свой вопрос. Я вспомнил, сколько раз он в свое время так вот охотился за какой-нибудь должностью и как часто, едва успев добиться ее, снова оставался без работы.
Да, конечно, ответил он. Они непременно должны предоставить мне это место. И тут же, неожиданно прибавил: Впрочем, кто их знает! Люди иной раз оказываются такими чудаками!
Скрестив свои тонкие ноги, он с поразительным бесстрастием принялся рассказывать о тех многочисленных случаях, когда люди оказывались чудаками и не давали ему работы.
Видите ли, сказал он в заключение. Страна наша дошла до такого состояния ведь каждый день из нее вывозят капитал Предприимчивость убивается на каждом шагу. Рассчитывать-то, собственно, не на что.
Вот как! сказал я. По-вашему, выходит, что стало хуже, чем прежде?
Он улыбнулся с оттенком снисхождения.
Мы катимся вниз по наклонной плоскости с ужасающей быстротой. Английский национальный характер утратил всю свою твердость. И неудивительно, ведь как у нас стали нянчиться с народом!
Ну уж и нянчиться, пробормотал я. Мне кажется, вы преувеличиваете.
Да вы присмотритесь: все только для них и делается! От былой их независимости не осталось и тени! Рабочий люд теряет чувство собственного достоинства с поразительной быстротой!
Вы так полагаете?
Уверен в этом! Да вот, к примеру
И он принялся перечислять явные признаки вырождения, которые подметил в работниках его тетки и братьев, Клода и Алана.
Они никогда ничего не делают сверх того, что с них требуется, сказал он в заключение. Ведь они знают, что у них за спиной их союзы, пенсии и эта самая, понимаете ли, страховка
Чувствовалось, что вопрос этот его глубоко волнует.
Да, повторил он, народ разложился.
Я был изумлен тем, что общегосударственные дела волнуют его гораздо больше, чем его собственные. Голос его стал звучен, во взгляде появилось воодушевление. Он с живостью наклонился ко мне, и его длинная, прямая спина показалась мне еще длиннее и прямее. Он уже не казался больше тенью человека. Легкий румянец проступил на его бледном лице, и он энергично жестикулировал своими холеными руками.
Да, да, сказал он. Страна катится в пропасть, это факт; а они не хотят этого понять и продолжают вовсю подтачивать дух независимости в народе. Если в работника вселяют уверенность, что кто-то его обеспечит, как бы он ни работал, все равно, то, скажите на милость, что останется от его энергии, дальновидности и упорства?
Он говорил, все более возвышая голос, и к его изысканному выговору человека «из общества» примешивалась пикантная гнусавость, которой, насколько я помню, он был обязан тому, что ему в свое время не удалили аденоиды.
Помяните мое слово, продолжал он. Пока мы не изменим своей линии поведения, мы не добьемся ничего. Мы пренебрегаем законом эволюции. Говорят, будто Дарвин устарел. А я скажу, что для меня он еще годится. Конкуренция вот единственный двигатель прогресса!
Да, но конкуренция очень жестокая вещь, возразил я. Не всякий в состоянии ее выдержать. Тут я посмотрел на него в упор. Неужели вы против оказания помощи тем, кому эта конкуренция не под силу?
Эх, сказал он и, как бы щадя мою наивность, понизил голос. Тут дело коварное: только начни конца не будет! Чем больше им дают, тем больше они требуют. А между тем они из-за этого теряют свой запал. Я довольно много об этом думал. Близорукая политика. Нет, нет, никуда это не годится!
Но не хотите же вы, чтобы люди погибали от преждевременной дряхлости, от случайной болезни, от превратностей торговли и промышленности? возразил я.
Нет, зачем же, сказал он, я вовсе не против благотворительности. Тетя Эмма у нас по этой части молодчина. Клод тоже. Да я и сам стараюсь вносить свою лепту.
Странное, чуть ли не виноватое выражение мелькнуло в его взгляде, и я вдруг почувствовал к нему прилив симпатии: «А он, собственно, славный малый», подумал я.