Нет, жизнь я вам скажу штука не такая пресная, как это представляют некоторые. Завод вносит множество перемен в будни оступившегося потомка фермерских просторов. Свежий воздух забывается, как страшный сон. Вместо насыщенной озоном луговой субстанции лёгкие глупца десятилетия обжигает бензино-масляная смесь заводских цехов. Колокольный звон живописной церквушки автоматически преобразовывается на призывный плачь клаксонов. Желудок окончательно перестает усваивать натуральное молоко, а съемная комната заменяется отдельной, но также съемной квартирой, правда уже за семнадцать тысяч и плюс к тому плату за пользование светом отдельно, что не противится общепринятым правилам найма жилплощади. Зато последующие тридцать лет к ряду «перелётная птица» имеет массу приятных возможностей, недоступных деревне. Её накрывает захватывающая волна. Она обретает способность созерцания проплывающих городских пейзажей по утрам сквозь запотевшее окно автобуса, а в вечерних сумерках и по воскресеньям воочию на коротких прогулках около приютившего подъезда; наизусть выучивает каждый метр двух из шестнадцати маршрутов городского транспорта и трижды меняет модные пристрастия под давлением рынка, даже один раз рискует проехаться на давнем обидчике, позволив отвалить безразличному леваку незначительные чаевые сверх таксы.
Уже на пятом году падший ангел обращает внимание на типичную городскую особу, вихляющую впереди него задом на пути к проходной и волокущую на второй степени сколиоза пятикилограммовый ридикюль, набитый всякой провинциальной дрянью. Вскоре он обзаводится семьей и на шестом и седьмом годах являет свету наследников, а в его суставы мертвой хваткой вцепляется артроз.
После такой выходки довольно постаревший почтальон вынужденно подает в отставку, так как уже не в состоянии справиться с возобновившимся грузооборотом картофеля и телеграмм.
На двадцать пятом первый раз в кругу семьи справляется третий по счету юбилей и выпадает последний коренной зуб, который заменяется очередным протезом. По выходным на дачном участке беглеца агрария донимает жадная тёща, каждый вечер в будни не в меру располневшая жена и бестолковые дети, ночами предателя мучает язва.
А спустя ещё годик оступившееся дитя, наконец, заселяется в собственное жилище на самой дальней окраине, окна которой бьют на гаражи и свалку и беднягу поражает ревматизм. Брызги этих радостных событий несколько омрачает уход в мир иной стариков, последующее отсутствие картофеля, лука, сушеных душистых трав, и продажа родового гнезда за бесценок. Эпохальным событием на двадцать девятом году становятся: непосильная ипотека, поклявшаяся оказать посильную помощь в отделении быстро повзрослевшего старшенького и одновременно укокошить безвылазно задолжавшего хозяина; жесточайшая одышка; признаки сахарного диабета и первый инфаркт. Добивает рано состарившегося ходока из деревни в город небывалый разгул экономического кризиса, сокращение рабочих мест в обанкротившемся заводе, бегство директора на Багамы и докучливые ночные звонки беспардонных коллекторских агентов. Сердце едва адаптировавшегося селянина к городской среде не выдерживает и лопается. Несколько подобий усопшему, являющие собой также очередников на прощальную панихиду, нервно ждущих развязки печального обряда в недорогой столовой, провожая родственную душу в последний путь, конечно, не скажут над посиневшим горожаниным: Лежит как живой, улыбается. Подобное приглашённые на поминки сочтут нетактичным и довольно пресным. Но среди провожающих покойного всегда найдется острослов, который подберёт нужные фразы, чем надёжно запечатает определение «пресное блюдо», как восковые пробки запечатывают от трутней мёд в сотах.
К слову, припоминается один странный случай. Как-то во Владивостоке шла большая подпольная игра в секу с четырьмя джокерами. Так получилось, что один из участников дивертисмента был пойман, что говориться за руку. Так вот, этому парню крепко насолили, нашпиговав ему брюхо пятью пистолетными пулями.
А мой приятель ещё говорит, мол, жизнь блюдо пресное. Совсем нет. Скорее уж кислое или даже с горчинкой. Так то, дорогой мой товарищ.
Губарев Алексей Васильевич
Нешечка.
Глава 1.
Ни то ни сё Дальний Восток. Люблю я и не люблю этот край. Как-то серо здесь, скушно. Подолгу скушно. Виной тому, по всему, близость севера что ли. Верно все холодные районы таковы. Всякому поневоле приезжему сюда отдушиною короткое лето, красками напоминающее праздничный карнавал. Всё здесь так же скоро, как весна и так мимолётно, как и лето. И чувства здесь скоротечны быстро возгораются и длятся недолго. Да и смерть в этих краях тиха и неприметна. Потому и историй нет. Скушно. Только вот время здесь тягучее, медленное, долгое как зима, хоть в этом и таится одна радость пишется здесь хорошо. От этой тоски порой и укольнёт нечто в сознании отчего это нет дуэлей теперь.
Иное дело Москва. Чего только не случалось в Первопрестольной. Одних утопленниц не перечесть. Судить по полицейским протоколам об этом непреложном столичном атрибуте, так очень даже возможно хронологию города составить. А всё, видно, из-за дурных нравов, шалости чувств, воспаленности сознания и болезности нерв. Хотя, как рассудить.