Да, раньше ей это было безразлично: как и всем. Раньше! Слишком много лет они были вместе и слишком много вместе пережили. Вместе, всё время вместе. И дети
Здравствуй, Лейли!
Здравствуй, Дан!
Она по-прежнему красива, невероятно. Прекрасна, как богиня. Такая же как тогда, на озере.
Эя кажется гораздо старше её. Фигура, несмотря на постоянные упражнения, уже не та, что раньше потому что родила трех детей. И грудь не стоит упруго тяжело округлилась: кормила ею его детей. Морщинки в углах рта и глаз, седая прядь в волосах: лечение до сих пор не изгладило следы перенесенного в обратном полете.
Но и тогда он без грусти расстался с Лейли сейчас без волнения встретился с ней. Эя
Нет: Мама она для него единственная из всех женщин. На Земле, во всей Вселенной. Близкая настолько, что трудно понять, где кончается он, и начинается она. И без нее невозможно ни жить, ни дышать: никакая близость с другой, даже красивейшей из всех Лейли, невозможна для него.
Так, значит, он больше не свободен? Не может то, что раньше? Да! Ну и что? Не может потому, что не хочет поступиться и частицей того, чем обладает: своим чувством к Маме и её к нему, неразрывной слитностью их и детей детям было бы неприятно, если бы ещё кто-то, кроме Мамы, существовал для него. Эта его, по прежним понятиям, несвобода неотделима от того, каким он стал; она подлинная свобода, в самом высоком человеческом смысле: нежелание хоть сколько-нибудь замутить то светлое, от чего счастлив он доподлинно счастлив. Он, такой как есть теперь, не может и не хочет быть иным. Он сам. Мама, может быть, и не стала бы, пользуясь старинным выражение, ревновать
Но она бледна, молчит. Ну да она теперь всё видит: и она теперь как он не такая как все.
Мама, они идут следом, сказал он. Ей сразу стало легче дышать: всё в порядке. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись.
Лейли, ты сейчас увидишь наших детей, сказала Эя.
Я очень хочу их увидеть, тихо ответила Лейли.
Слишком ясно было, что надеяться ей не на что: они были, как те живущие вместе долгие годы. Ей достаточно было увидеть, как они глядят друг на друга, услышать, как называют один другого.
А на нее он смотрит спокойно. Ей нет и не может быть места рядом с ним. И если бы было возможно, она сейчас сразу бы улетела.
Вот они!
По тропинке шел высокий юноша, неся на спине девочку, обнимавшую его за шею. Нес он её, казалось, без всякого напряжения.
Слезай! сказал он, подойдя. Девочка соскочила на землю.
Слезай! сказал он, подойдя. Девочка соскочила на землю.
Они сложили ладони перед грудью, приветствуя Лейли.
Опять балуешь её?
Сестренка устала, мама. Еле ползла.
Ну да! Просто он хотел похвастать своей силой. Мне не жалко пусть несет, если хочется.
Эя, улыбаясь, смотрела на них:
Наши дети.
А мы тебя знаем, сеньора.
Да?
Да: у нас были фильмы с твоим участием. Брат их больше всего любил.
Лейли посмотрела на юношу, стоявшего молча перед ней, потупив глаза. Лишь время от времени он поднимал их, бросая на нее взгляд. И в эти моменты она заметила, что они у него широко раскрыты. Казалось, он ошеломлен тем, что видит её. Густая краска заливала его лицо.
Как удивительно он похож на тебя, Эя.
Мой сын, Эя ласково коснулась его волос. Он снова взглянул на Лейли и ещё сильней покраснел.
Она не могла не любоваться им: ей вдруг почему-то захотелось тоже провести рукой по его ярко рыжим кудрям. Но она не решилась и погладила девочку, всё время улыбавшуюся ей. Дети пробудили в ней острый интерес уже не было стремления поскорей улететь, и боль немного притупилась.
Пошли ужинать! пригласила Эя.
Все, включая пришедшего дежурного, ели одинаковые блюда, их заказывала Эя. И Лейли не хотелось отделяться от них она не стала заказывать себе что-то другое, ела то же самое.
Нам можно побыть с вами? спросила девочка, когда ужин кончился.
Нет, дочка. Иди: почитай и ложись. И ты тоже, обратилась Эя к сыну. Нам надо о многом поговорить.
Я не буду мешать, мама.
Сестра, пошли! негромко сказал юноша, и девочка покорно встала.
Спокойной ночи, мама! сын подошел к Эе; наклонившись, поцеловал её. Спокойной ночи, отец!
Девочка поцеловала и отца.
До свидания, сеньора! попрощались они с Лейли. Юноша напоследок открыто, как-то жадно, посмотрел на нее. Она ответила ему улыбкой, и, ободренный, он тоже улыбнулся: он, оказывается, мог очень хорошо улыбаться.
Это было прекрасно и непонятно то, что она видела. И два чувства боролись в ней: вновь усиливающаяся душевная боль и непреодолимое желание как можно больше узнать и понять. Тысяча вопросов вертелись у нее на языке но общение с парами вместе живущих приучило её к осторожности: те сразу никогда не раскрывались.
Но на этот раз всё было иначе: Дан и Эя рассказывали ей всё много и подробно. В их рассказе почти не было того, что всем уже было известно по отчетам.
Всё произошло благодаря Лалу.
Слушая Дана, Лейли ловила себя на мысли, что кое-что из того, что он говорил о страшной правде существующего на Земле, но не замечаемого никем увиденной и понятой Лалом, она давно слышала от того самого. Но лишь отдельные высказывания, которые она не всегда достаточно глубоко могла воспринимать и постепенно почти забыла. Теперь, когда Лала уже не было в живых, его идеи, связанные в стройную систему, исходящие из уст Дана, обрели чрезвычайную убедительность, хотя многое по-прежнему воспринималось с трудом.