Так и пишу.
«Рыба тоже люди»
Море стояло, словно суп в огромной тарелке. И на горизонте, как и положено, сливалось с небом. На пляже в этот рассветный час было пусто: местные жители сюда почти не ходили, для тех, кто приезжал к родственникам в гости, рановато. Только мой отец и его брат Борис совершали свой обязательный утренний заплыв. Мы с сестрой, насупленные и сердитые, наблюдали за ними с берега. Разбуженные на рассвете громким криком отца: «Вставайте, всю красоту проспите!», из чувства протеста против его командирских замашек и казарменной дисциплины упорно валялись на песке.
Вдруг мы увидели какое-то движение возле мирно плывущих купальщиков. Внезапно над безмятежной поверхностью моря взметнулся к небу фонтан из пены и брызг. В руках отца забилось что-то большое. «Рыба!» крикнул он. Мы с сестрой вскочили. И подбежав к самой кромке воды, стали прыгать и кричать, не в силах помочь этой странной ловле. Рыба постоянно выскальзывала из рук. Только и люди не собирались сдаваться. Они пытались удержать здоровенную рыбину, но она каждый раз вырывалась и бросалась в воду. Похоже, она была оглушена веслом, как-то умудрилась удрать с рыбацкой лодки и вяло плескалась на поверхности, когда её заметили пловцы.
Не поймают! крикнула сестра. Эх, уйдёт!
Эге-гей! завопила я, азартно размахивая над головой полотенцем. Поднажмите! Вот же, вот она!!!
Рыбина, словно услышав наши вопли, высунула из воды голову и как-то криво оскалилась а вот фигушки вам! В это время отец догадался схватить её за жабры и рванул к себе. Борис пытался удержать ускользающий хвост, в панике беспрерывно бьющий по воде. И всё это они умудрялись проделывать, оставаясь на плаву
Уставшие, наглотавшиеся солёной воды, «рыбаки» подтащили гигантскую рыбину к берегу и, выкинув её на сушу, рухнули рядом. Мы подбежали ближе.
Ничего себе изумленно пробормотала сестра.
На песке валялось морское чудище не меньше метра длиной. И выдернутое из привычной стихии, всё-таки не оставляло надежды в неё вернуться. Изогнувшись в отчаянном броске, оно пару раз ударило хвостом по песку, и я отпрыгнула в сторону. Мне показалось? Или рыба вправду тяжело вздохнула Какое-то неясное в своей неловкости чувство шелохнулось где-то глубоко внутри и грустно затихло. Я взглянула на отца: «А сейчас мы его отпустим, да?», но тому было явно не до сантиментов.
Осётр! гордо сказал отец. Вот это шашлычок мы из него сварганим!
Любите ли вы Каспий? Любите ли вы Каспий так, как люблю его я? Когда море и, правда, напоминает тёплый суп в тарелке ни суетливой ряби, ни зыбкого шалого гребня, только удравшие к берегу нечаянные мелкие волны, как если бы кто-то гладил против шерсти огромного неведомого зверя, слегка нарушают его невозмутимую поверхность. Если заплыть подальше и лечь на спину, можно даже не двигаться: море будет держать тебя в своих ладонях и только ухать и шевелиться под тобой всей живой громадой. А потом, обсыпанной бусинами горьковатой воды, нужно пронестись по раскалённому берегу и плюхнуться в его горячее нутро, в мельчайшую ракушечно-песочную взвесь, которая облепляет словно второй кожей всё тело. Оно мгновенно высыхает под палящим солнцем (42 градуса в тени!), и песчинки струйками стекают с ног, приятно щекоча.
Осётр! гордо сказал отец. Вот это шашлычок мы из него сварганим!
Любите ли вы Каспий? Любите ли вы Каспий так, как люблю его я? Когда море и, правда, напоминает тёплый суп в тарелке ни суетливой ряби, ни зыбкого шалого гребня, только удравшие к берегу нечаянные мелкие волны, как если бы кто-то гладил против шерсти огромного неведомого зверя, слегка нарушают его невозмутимую поверхность. Если заплыть подальше и лечь на спину, можно даже не двигаться: море будет держать тебя в своих ладонях и только ухать и шевелиться под тобой всей живой громадой. А потом, обсыпанной бусинами горьковатой воды, нужно пронестись по раскалённому берегу и плюхнуться в его горячее нутро, в мельчайшую ракушечно-песочную взвесь, которая облепляет словно второй кожей всё тело. Оно мгновенно высыхает под палящим солнцем (42 градуса в тени!), и песчинки струйками стекают с ног, приятно щекоча.
Если очень повезёт, в ясный прозрачный день, встав спиной к морю, можно увидеть, как высоко в воздухе повисает едва различимая, потерянная, наверное, сказочным великаном белая панамка. Сестра утверждала, что это вершина Эльбруса. Правда, великан быстро спохватывался, подбирал свою шляпу, и она исчезала. Воздух тяжёл и густ, он маревом висит над раскалённой землей, и, возвращаясь домой, мы двигаемся сквозь него, ощущая тугие волны дыхания пустыни. И невесть откуда взявшийся ветер, смешавший в себе запахи свежей рыбы, давленого винограда, водорослей и ещё чего-то необъяснимого, но такого вкусного, что хочется брать его горстями и запихивать в рот, внезапно бросает песок прямо в лицо. И пока ты протираешь глаза, вдруг так же внезапно исчезает, прошмыгнув куда-то в сторону Набрани.
Каждое лето отец привозил нас с сестрой к деду в рыбацкий поселок на берегу Каспийского моря. В 33-м году его семья бежала с Кубани на юг от страшного голода. Отец не любил рассказывать об этом исходе, знаю только, что обессилевшего его брата Борьку дед приказал бросить на дороге, а бабушка посадила на закорки да так вот и несла. Дед был жёсткий до жестокости. У отца моего, воевавшего, раненого не раз офицера-орденоносца, служившего в секретных военных частях, похоже, сохранился на всю жизнь этот безотчетный детский страх: он разъел его нутро так, что и в зрелом возрасте рана не заживала и саднила. Решение деда, его слово не обсуждалось.