Виктор Каган - Музы Припарнасья стр 4.

Чернила вышли в феврале.
Я тихо плакал.
Пурга мела по всей земле.
И мишка  на пол.

Свеча горела. Воск стекал,
слезами капал.
А мишка под столом искал 
ах, где же лапа?

Сплетенье душ, скрещенье лап 
как было славно!
Где Айболит, где Эскулап
и Склиф подавно?

Я мишку подниму: «Ну что?
Что, милый мишка?».
Закутаю в кашне, в пальто
и вставлю в книжку.

Пусть бьётся в форточку пурга,
метёт порошей.
Мне с мишкой дружба дорога.
Ведь он хороший.

Пусть у тех, чей медведь, будто грязь, на полу
и с оторванной лапой в далёком углу,
не к Аллаху душа устремится посмертно,
а рассыплется в прах, превратится в золу.

О, прелесть плюшевого мишки,
как бог, хранящего мой сон.
Любви прекрасные излишки 
мне в унисон.
Как дьявольски всё это было
и что влекло,
когда я мишку уронила
себе назло?
Лежит с оторванною лапой.
а я  палач.
И хоть слезами мир закапай,
но, плачь, не плачь
а ход вещей не повернётся
наоборот.
Уже, как тать, к нему крадётся
сибирский кот
В последний миг  откуда сила? 
хвать и в кровать.
Побеждена иль победила?
Да наплевать!

Любовью к мишке дорожите,
вдвойне учитесь дорожить,
и на руках его держите,
чтобы на пол не уронить.
Любить  не спать в одной постели,
в четыре дырочки сопеть,
а жить, чтоб на любимом теле
любимом лапам уцелеть.

Любовью к мишке дорожите,
вдвойне учитесь дорожить,
и на руках его держите,
чтобы на пол не уронить.
Любить  не спать в одной постели,
в четыре дырочки сопеть,
а жить, чтоб на любимом теле
любимом лапам уцелеть.

Я готова себя  до минуты

Всю отдать, до мгновения  Вам.

Подарить! Вы не стали бы вором

Ведь де-факто была я одна,

Но стоит между нами «де-юре»

Неприступной холодной стеной.

Я б любила вас так-то и так-то,
этак тоже и наоборот,
не сбиваясь с прекрасного такта
на занудливый автопилот,
без оглядки и пауз, антракта,
перепутав закат и восход
Но стоит между нами де-факто,
как де-юре закрытых ворот.

Претерпевая медленную юность

впадаю я то в дерзость, то в угрюмость,

пишу стихи, мне говорят: порви!

«А вы так просто говорите слово

вас любит ямб, и жизнь к вам благосклонна», 

так написал мне мальчик из Перми.

Мне претерпеть дано такие страсти,
что перед ними меркнут все напасти,
богами посылаемые вниз
на неразумных чад и их потомков,
блуждающих в рифмованых потёмках,
как под чадрою губ нагих стриптиз.

И юность пыткой бесконечной длится,
язык щекочет слово, как ресница,
а напишу, «Порви,  кричат,  к чертям!».
Послать бы всех. К чему мне эти песни?
Но не поймут и не пойдут, хоть тресни.
Однако, существует где-то там 

я не припомню, это Пермь иль Нальчик 
какая разница?  влюблённый нежно мальчик,
меня ревнуя к ямбу, словно мавр.
Он мне письмо прислал. В нём говорилось,
что Музой мне подаренная милость 
небесный звон божественных литавр.
В письме сквозит такая непорочность
Но, боже мой, откуда эта точность
и пониманья умудрённый дар
у мальчика?! Я снова оживаю,
летит перо и я плевать желаю
на критиков, на смерть, на гонорар.

Сто тысяч стопарей тому назад

Я встретил Музу в местном кабаке.

На ней кокошник был, цветной халат

И туфли на высоком каблуке.

Я угостил плутовку коньяком,

И в голову пришёл мой первый стих.

От радости я писал кипятком, 

Я сроду не писал стихов таких!

Цветной халат, кокошник и боа.
На шпильках туфли. Между пальцев «Кент».
Так Муза появилась с неба, а
к ней тут же устремился пьяный мент.

Я подмигнул ей. И, представьте, вдруг
мент отвалил, в кабак спустилась тишь.
Она  ко мне: «Ну что, мой милый друг?
Ты всё еще с поэзией шалишь?»

Гуляли и любились до утра,
до третьих ошалевших петухов.
Она шептала мне: «Писать пора!»
И я написал два ведра стихов.

Она в меня подумала

Что станет мне женой.

И грянули под куполом

Оркестры в мир иной.

А я сидел и вздрагивал

На каждом бугорке.

Шизофрения дунула?
Кошмаром лезут глюки?
Она в меня засунула
невымытые руки.

Перебирала клапаны
с оттяжкой, с переборчиком.
А я лежал заплаканный,
подрагивая копчиком.

Потом она подумала
в меня, как полагается.
Потом зачем-то плюнула.
И вот стихи рождаются.

Стихи  это очень мужская работа,

Немногим из женщин она по плечу.

Отдельным параграфом нашего КЗОТа

Поэты, я вынести это хочу!

Так ясно, что и объяснять неохота 
что дурочкам мысли простые жевать?
Стихи это очень мужская работа.
Стихи это вам не пахать и рожать.

Стихи это вам не в горящую хату
и тройку коней на скаку удержать.
Про волос и ум  эта мудрость крылата.
Здесь надо немножечко соображать.

И вот я в поту не в седьмом уже  в сотом,
покуда ты в праздности моешь полы,
Рифмую  я гений!  работа и КЗОТа
(а ты не забудь  в паутине углы!).

Я женщин люблю, вот и оберегаю
(а как их от тяжестей не оберегать?),
и оберегая, я так полагаю,
что надобно им запретить сочинять.

А то, понимаешь, такая бодяга,
что как-то неловко, ну, не комильфо 
потеешь ночами, изводишь бумагу,
а в гениях Анна, Марина, Сафо