Он приобнял её и повлёк решительнее.
И на удивление, и на радость Никифор Павлович оказался не из исхудавших и не выболевших мужичков. Видно, судьба его хранила, а природа сохранила ему силы и, возможно, для неё.
Со старостью приходит мудрость. Если в молодости на знакомства и на ухаживания можно себе позволить роскошь и потратить дни, недели, месяцы, а то и годы, то в возрасте такое расточительство просто непозволительно. Тем более старик, кажется, запал, как говорит молодежь, на неё серьёзно. И тут, пожалуй, есть свой резон
В пастели, глядя куда-то на окно в темноту ночи, говорила затейливо:
Никифор Павлович, я вас буду звать Ником. Вы не возражаете?
Да, пожалуйста.
А то Никифор это что-то грубое, мизантропическое, не современное.
Да хоть копчёным горшком, только в печь не сажай, засмеялся он. Главное чтоб любила и горячéй к себе прижимала.
Он положил Зою себе на грудь, и стал целовать.
А он действительно забыл о годах. Женщина ему уж очень приглянулась, пришлась по душе.
Ещё при жизни супруги, из-за её болезни, когда уже ей было не до интимных отношений, он стал «прихватывать» на стороне, и, как ему казалось, промаха не давал. Благо, что по соседству на даче было с кем. Главное, не дать организму застояться, ослабнуть. Ржавеет ведь не только металл. Когда Анна слегла, Никифора стали интересовать в соседке по дачи женские прелести. Повод нашёлся.
Поля, позвал он через забор, она подошла. Слушай, пойдём ко мне.
А что случилось? выгоревшие на солнце Полины брови вопросительно вздрогнули.
Да сегодня как-никак праздник.
Какой?
Вот молодежь пошла, даже такие памятные даты не знает.
Что за дата, Никифор Палыч?
Так 9 августа, день победоносного наступления Красной Армии на японских милитаристов.
Полин курносый нос обострился, челюсть отвисла.
Ай-яй, а я, действительно, не помню.
Так пойдём, вспомним и отметим. А то одному как-то не очень
Ладно. Сейчас приду.
Пока Поля управлялась со своими делами, он в кухоньке, пристроенной мансардой к входу дома, накрывал стол. Нарезал помидоры, огурцы, достал из холодильничка «Бирюса» колбасу. Нарезал хлеб в тарелку. И поставил на стол пол-литровую бутылку с самогонкой. С грядок нащипал перья зелёного лука и укропа. Ополоснул их под умывальником и положил в отдельную тарелку.
В предвкушении приятного застолья, потёр ладони. Оглядывая сервировку, стал потирать средний палец на левой руке. Кажется, стол готов.
Пришла Полина.
Садись, показал на стул справа у столика и достал с висевшего на стене небольшого шкафчика два граненых стакана. Наполнил их до половины. Сел сам.
Ну, Поля, давай за тех, кто командовал ротами, и тех, кто ложилися ротами. Пока не чекаясь.
Он выпил полностью. Она половину.
Что-то ты не всё выпила? спросил он недовольно, занюхивая хлебом и закусывая луком.
Не могу. Тяжело по такой норме за раз.
А тем, кто в атаки ходил легко было? Давай, допивай. Не оставляй зла. Помяни по-человечески. И закуси вот, помидорами, огурцами, колбаской. Давай, давай. По второй уж сколь душа примет.
Так я опьянею, хихикнула, как всхлипнула.
Ну, так и что? На то и пьем, чтоб хмелеть, да жизни радоваться.
Полина выпила. Стали закусывать. Он одобрительно кивнул.
Я, Поля, и на западном фронте был, и на восточном. Всего повидал и пережил. И ранен и контужен был. Вот она, отметина, показал на лоб и на теменную часть головы.
Поля сочувствующе покачала головой. Сказала:
Я думала это у вас с детства.
Ага, с детства. Такого детства никому не пожелаю.
Налил ещё в стаканы.
Ну, а теперь давай за тех, кто горло ломали врагу, подождал, когда она поднимет свой стакан, чекнулся с ним.
Он выпил залпом, она по глоточкам, но осилила всё.
Никифор Павлович предался воспоминаниям. Она сидела, слушала, живо сопереживая, чем всё более подогревая его сердце. Он уже видел в ней интересную собеседницу, и приятную женщину. А когда Поля поддержала начатую им песню «Эх, дороги, пыль да туман», он расчувствовался, наклонился к ней, приобняв, поцеловал в лоб, в щеку. Она, пьяненько хихикая, слабо попыталась отстраниться. Но он ещё крепче обнял Полю за шею, поднял за подбородок голову и вобрал её влажные мягкие губы в свои. Поля замычала, как бы в сопротивлении, но сил не хватило вырваться. А когда на груди почувствовала под рубашкой и лифчиком его ладонь, воля к сопротивлению оставила, она обмякла.
Он поднял её на руки и понёс в горницу.
Поля шептала:
Никифор Палыч Да как же? А тетя Аня как?.. А узнает?
А ты что, ей нашу картинку будешь по телевизору показывать?
Ну, ведь совестно
Тебе-то чего стыдится, холостой? Мне бы ещё можно. Да и то если бы я при здоровой жене на сторону заглядывал. Уж полгода на сухом пайке. Мы ж друзья с тобой, выручай. Я тебя выручаю, вот и ты меня выручай. А я тебя шибко хочу
Потом, после смерти жены, появлялись женщины, правда, не всегда бескорыстные: некоторые старались кое-чего заполучить от него, как бы за предоставленные услуги. Но это касалось в основном тех, что помоложе. Так постепенно разгрузился вначале платяной шкаф от одежды покойницы. Потом полки посудного шкафа полегчали. Кому и деньгами «помогал», поскольку времена настали трудные, постперестроечные. А больше самогоночкой. Она проходила, как жидкая валюта, сейчас баб развелось пьющих, курящих больше, чем мужиков. Но пьющих он всё же старался избегать. Потому что были среди них и такие, что исподтишка обворовывали, кое-какое золотишко, бижутерия и прочее ушло. Когда Катеринка после родов приехала с правнучкой, то только руками всплеснула от восторга и то не радостного.