На свиноферму, на ее территорию, въехали как добрые люди, через ворота, а выезжать можно было, как говорится, на все четыре стороны. Высоченная, с острыми пиками поверху железная огорожа была там и здесь целыми пролетами повалена и вдавлена колесами в землю.
- Мы этот забор в Волгограде, в аэропорту, купили, - со вздохом сказал мальчик. - Там новый забор ставили, бетонный, а этот - не нужен. Мы с председателем его взяли, за одну свинью обменяли. Понял?
- Понял, - ответил Корытин, разглядывая набитые уже дороги от кирпичных свинарников в заборные проемы.
- Раньше лишь в ворота ездили, - объяснил Ваня. - Никаких дыр. Только через ворота. А если в корпус идешь, к свиньям, то дезинфекция. А если в родильное отделение, то белый халат надеваешь и обувь меняешь. Понятно? - явно гордясь, спросил мальчик. - Не веришь? Кто хочешь скажет. Чего мне брехать...
- Верю, верю... - успокоил его Корытин. Он знал, он помнил прежние порядки. Но как быстро они ушли! На нынешние глядеть было не больно сладко.
Хорошо, что мальчик был рядом. Он говорил и говорил:
- Дояркам чего не работать... Комбикорм бери, молоко - тоже бери. На сепараторе перегонишь - сливки. А из снятого - творог. Каймаки делай, откидное. И - на базар. Кто с машиной - вовсе легко. На машине можно много увезти. Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись в доярки. Я на коляске приеду, хоть целый бидон увезу. А зимой на салазках еще больше упру. Будем жить...
Свернули и поехали к скотьим дворам, к базам и фермам, которые раскинулись просторно на краю хутора - целый город: белого кирпича постройки, шиферные крыши, высокая ограда из бетонных плит, распахнутые железные ворота.
Синий пикап, выехав из ворот, катил неторопливо, тормозя на колдобинах. Он медленно проехал мимо и прибавил ходу. За рулем сидела баба.
- Конечно... В "Москвича" можно много грузить, - завистливо проговорил Ваня, провожая машину взглядом. - Но я бы и на тележке упер, а на салазках тем более. Еще как. Мамка глупая...
Он говорил и говорил, этот мальчонка, пел, словно птица. И словно птичью нехитрую песнь, лишь звуки детского голоса слышал Корытин. Понимал он теперь, зачем отец брал с собою в машину этого мальчонку. Колхозные заботы, обычные нелады, ругня там и здесь. А он звенит и звенит, детский голосок, утишая душу.
А что до слов, то слова были Корытину не нужны. Он тут родился, вырос, работал, навиделся всякого, и не только здесь, и не только такое, а вовсе горькое, особенно в последние годы. И теперь не слепым он был и не зажмурялся, а все видел. Хотя смотреть было несладко. Как быстро, как легко все катится под гору, когда хозяина нет! А как трудно все наживалось... Годами, десятками лет.
Большие, утробистые, черно-пестрой масти коровы стояли на базах. Телок привозили из Англии. Отец сколько здоровья потерял, пока добился их. Как он радовался, как холил, как болел душой за новое стадо. Зимою в растёл даже ночевал здесь, никому не доверяя. "Золотом платили,- оправдывался он перед женой. - Из-за моря везли..." "Забогатеем..." - радовался он и строил новые коровники, телятники, родильное отделение, кормоцех, сеял люцерну, клевер, эспарцет. "У коровки молоко на языке... - повторял он. - Забогатеем..." И вправду забогатели: молочный комплекс, элитное стадо, высокие надои, ордена, награды - все было.
И будто все осталось: коровники, скотина... Но Корытин видел другое: расхлебененные ворота, черные дыры окошек, нечищеные базы - а ведь лето. И коровы словно другие. Прежние под солнцем сияли, словно картинки. Пегая масть: черное пятно, белое пятно - все светит. А нынче - грязные сосули висят.
Все было понятно: долгая болезнь отца, старость, глаза и руки не те, а тут еще - время...
Приехали на гумно. Оно было просторным, словно аэродром. Силосные траншеи пусты. Сенные скирды стоят, уже нынешний укос. Но - мало. На зиму явно не хватит.