В начале 90-х годов прошлого столетия Одесса оживала после советского застоя. Вернулись вывески со старинными названиями улиц. Вновь явились Ланжероновская и Ришельевская, Греческая и Екатерининская. В кафе у Фанкони прилично, вкусно и недорого кормили. На книжных развалах в парке при Дерибасовской можно было купить четырехтомник Бунина, редкие книги русских классиков, сборник стихов «Нерв» Высоцкого.
Для покупки продуктов к зарплате сотрудникам киностудии выдавали талоны. Это нисколько не мешало чувствовать себя свободным и уверенным в ближайшем будущем, при наличии, разумеется, достаточного количества денег в любой валюте. Евро, напомним, тогда еще не родился.
Монетный двор Одессы выпускал в те времена фальшивые купюры и монеты, разумеется, в шутку. Можно было купить на сувениры: «черную сотню», «один ельцин», «три шишлинга», «залатой дюкат» и многое забавное другое. Что лишний раз напоминало туристам и заезжим гастролерам: Одесса особый город есть и будет. Выделялась эта «жемчужина у моря» своей самобытностью в Советском Союзе, и продолжала выделяться своей уникальностью даже с началом становления «самостийной, жовто-блокитной» Украйны, задолго до всяческих «цветных» революций и «майдановых» потрясений.
Веденяпин хотя и обрел чувство легкого душевного равновесия в тот вечер, но ощущал себя в Одессе одиноким, брошенным на произвол судьбы странником. Угнетающим смятением накрывала его намеренно громкая украинская речь на Дерибасовской и Ришельевской, гортанная ругань и склоки торговцев на знаменитом Привозе. На улице все еще Баранова, что у банно-прачечного комбината, задиристые продавцы магазина «Продукты» раскусили в Веденяпине приезжего.
Ой, же ж, тольки вот не надо!.. не надо прикидываться одесситом з вашим веселым акцентом и талонами на продухты!.. По вашей кислой физии, странный ви товарищ, сразу видать, щё ви самый щё ни на есть залетный москаль, громко и возмущенно заорала толстая, прозорливая торговка за прилавком, когда Рома попытался расспросить о сортах украинского «пивняка» и неосторожно поинтересоваться, не кислый ли напиток.
Щё ви такое говорите?! Какое кислый?! возмутилась торговка. Усё натуральное с солоду. Тю!.. И щё ж за такая на вам смешная одёжа? Це с Привоза али ж с барахольной Молдаванки, не пойму? Такие лапсердаки не видали в Одессе с времен Япончика И щё ви стоите в ём красуетесь, как Гоголь с Пересыпи?! Берите щё пожелаете, и ходите себе стороной Или же не берите, и ходите дальше, как хотите, гражданин великий москаль! Щё б ви сдохли усе!..
Обиженный враждебным приемом, пасмурный Веденяпин уходил с парочкой бутылок пива купленной «оболони». Продавщица насмешливо заявила для подруги, крикнув вдогонку:
Не-не, ви гляньте, москаль-то вырядился!.. Такое мой дедушка не носил до семнадцатом году! Чтоб им усем пусто было москалям поганим!..
Бендеровка! не сдержался и выкрикнул Рома в дверях магазина. Щё б те ни в жись долларов не видать!..
Щёооо?! заорала торговка, но «москаль» уже сбежал за угол дома, прошелся через дворы и выполз обратно к парку с памятником генерал-губернатору графу Воронцову. Веденяпин поуспокоился, присел на скамеечку, выпил бутылочку пивка в грустном одиночестве. Тогда еще это можно было сделать в парке, чтоб вы знали, и не нарваться на неприветливых одесситов или полицию, в натовском обмундировании.
Тогда вам, граждане, не сейчас, не мирная оккупация Одессы демократией Европы и Америки. Тогда еще было время, более или менее, спокойное. Люди кино дружили, вопреки национальному признаку будущей вражды и разобщения.
С испорченным настроением столичный актер передохнул в скверике, припрятал бутылочку с пивом в пакет и отправился обратным трамваем в студийную гостиницу, в надежде на дружескую беседу с коллегами. Пивная на Большой Арнаутской откладывалась на завтра.
На Французском, вернее, пока еще Пролетарском бульваре, трамвайчик прозвенел мимо завода шампанских вин «имени» режиссера Ашкенази, как в шутку льстили киношники своему коллеге. С этими чудесными звоночками для подвыпившего Веденяпина наступило вдруг полное умственное отрезвление и благотворно не проходило последующие несколько дней.
После мелодичных перезвонов у актера неприятно зашумело в ушах, как это бывает перед помутнением сознания в больнице, когда медсестра с жутким треском разрываемой ткани вонзает толстенную иглу в твою вену. Реальные звуки отдалились в пространстве. При такой явной слуховой галлюцинации Рома забеспокоился. На повторный перезвон обернулся к окну, и приметил, как по ходу движения по тротуару проскользнула дама в старинном кринолине XIX века и приветливо взмахнула во след трамваю веером из страусовых перьев. В ярких сполохах солнечных лучей дама вспыхивала на мгновение искорками всех своих драгоценностей, шитых золотом одежд и тут же исчезала, переходя в густую тень зеленых кустов и шатров акаций. Для впечатлительного актера это явление показалось изумительным призраком из прошлого, сюрреализмом.
Роман поспешно сошел на остановке, желая познакомиться с прекрасной дамой. Он разумно рассудил, что приятная зрительная галлюцинация, скорее всего, связана с актерскими пробами для исторического фильма, но никак ни с его видениями по случаю выпивки и сильным мозговым внедрением в ту далекую историческую эпоху, благодаря историку Скальковскому