Я терпеть не могу, когда о животных говорят как об аннунаках. Огрызнулась Нин.
Его растрогало то, что с детского перепуга она, наконец, использовала это новое слово с непринуждённой естественностью. Теперь они не могут назваться нибирийцами. Они аннунаки, странники, путники, бродяги подвешенные в небесах.
Он замолчал и, выбравшись из лодки, повёл её по берегу. Нин не стала отдёргивать локоть, когда он целомудренным движением касался его ладонью хотя то, как он раскрывал ладонь и неохотно отпускал частицу плоти Нин, не свидетельствовало о безгрешности
Городок пригоршней далёких огней всплывал и таял за цепочкой холмов по мере их неспешного шага. Ежесекундно жёлтые глаза Энки исподволь отмечали движение мысли его спутницы одновременно с его собственными быстрыми, как огонь мыслями насчёт дренажных канав и плотины там, дальше по реке. Именно этак огнём по воде.
Русло ручья расширилось и оказалось забранным в камень. Каждый из них, почти каждый побывал в тёплой ладони Энки-строителя. Луны смотрели на дело его рук он надеялся, с той же любовью.
Русло ручья расширилось и оказалось забранным в камень. Каждый из них, почти каждый побывал в тёплой ладони Энки-строителя. Луны смотрели на дело его рук он надеялся, с той же любовью.
Мандала великое место посадки где первый шатун под стук стольких сердец вбил своё лёгкое тело в долину неназванной одинокой земли, лезла в поле обзора, как и подобает истинному произведению расчётливого гения.
Тяжкие будто раздумывающие, сделать ли следующий шаг, хребты врата на континент берегли её покой. Конвоиры или хранители, они не были вполне осведомлены о своём статусе, как и нынешние обитатели долины.
Слева, по мере их пути, тихие вышки эрликонов прятали ненужные здесь заряды. Мир непуганой земле.
Вот мы и дома.
И он ловко перехватил её руку. Он увёл её с дороги, ведущей в городок, где её ожидал уют одиночества и блаженные струи горячей воды. Вдалеке ночное пение волов вернее, тот хриплый заполошный вой, коим сии твари отмечают перепады своего настроения, отвлекал Нин.
Зачем ты устроил свой дом так далеко? Проворчала Нин. Он не ответил.
Звуки растревожили её в конце концов, волы были делом её рук, столь же дорогие её сердцу, как плотина, и камни, и смутно видная отсюда оранжерея принадлежали ему. Только её дети шумнее и назойливей.
Туман мешал ей чувствовать себя в безопасности Явление не выходило из её памяти. Она подтвердила это сама, поёжившись на порожке и озираясь на площадке крыльца, поднятого на сваях над рекой, подавшей здесь голос настойчиво, но не фамильярно как настоящий, пусть и скучноватый друг.
Подумать только, я совсем выпустила из виду, что, кроме медведей, здесь могут обитать другие крупные хищники.
Он открыл перед нею дверь.
Хищники?
С этим словом он показал ей рукой сразу две вещи дамы вперёд, и ну, давай говори.
Ты видел его зубы?
Наконец, ты признала, что он это он.
Вот бы такое маленькое сделать. Сказала она, уже в узких сенцах домика.
Ты видела его руки?
А что?
Они могли бы держать мотыгу.
2
Повернись, избушечка, ко мне передком.
Хибарка Энки выглядела престранно он ухитрился приподнять свой сборный дом на четырёх каменных столбах. В трёхлунной затуманенной тьме, где сверхчувствительным нервишкам аннунаков чудился свет Первой Звезды а ведь ей только утром явиться дом на ножках реял над водой.
На естественном, недоступном подводным водам холме, поместился «внутренний» дворик плита керамики вроде видовой площадки, с которой видна, извините, только пустынь. Был дворик размером с малую Гостиную в главном доме.
Энки пролез первым, бормоча сейчас я нам посвечу, вот сейчас да будет свет, оп!
Зачем держать мотыгу? Спросила Нин, разматывая шарф (работа Антеи) и размышляя, стягивать ли комбинезон и отказалась от этого намерения в домике было холодно.
А золото? Отозвался Энки, хлопотливо оборачиваясь в крохотных сенцах большой шкаф вроде сундука занимал почти всё пространство, поместилось также седло для вола, которое хозяин запихнул ногой под лавку. Свеча в руке Энки играла со всем этим, выбирая, что бы показать гостье кованое нехорошее личико под сундучным замком обкусанные удила а то вдруг нашла в полутьме хозяйские глаза, устроив ему на нос полумаску.
Золото копать!
Энки усадил Нин на лавку и помог стащить речные сапоги. Она не возражала.
Внутри дома большую часть заняла терраса застекленная, но холодная. Под окнами диваны с откидными седалищами. Там Энки чёрте что хранил всё нужное.
Терраса вела в тёплый уголок с гигантским тазом, кувшином и печкой в стене. Печка жила-поживала. В этом Нин убедилась, приложив ладонь к белому боку.
Где взял ты такую красоту? Спросила Нин, указывая через плечо.
Таз был чудовищен эмалированный, со сколом и цветочком.
Тело мою тут. Мрачно уклонился Энки. Вот это.
Спаленка, крохотная и тёмная, заслужила остренького любопытного взглядца Нин но она ничего не рассмотрела. В гостиной на полшага больше, с молчащей стеной старинного Мегамира Нин в неярком свете увидела хозяина, поставившего непогашенную свечу на подоконник и вытирающего рукавом угол стола, не занятый развёрнутой картой. По уголкам карты камешки-лягушки из реки.