Так плелись они за Джексоном во тьме, по грязи, по лужам, приготовившись к самому худшему, покуда не спустились вниз, к воротам лагеря, где была столовая офицерский клуб, и изо всех окон светился яркий, электрический свет.
И тут, мори, их взору явилось чудо. Будто из детства, из сказки.
Они вошли и увидели стол, длиннющий пасхальный стол, покрытый белоснежной скатертью, уставленный всевозможными яствами, квадратными столбиками мацы. Горели свечи на этом столе, таком праздничном в ожидании евреев, стояли бутылки с вином и виски. И где, Г-споди: в концлагере смерти на окаянной германской земле, у самого края войны? На дне преисподней, где не остыли еще адские печи и из-под колосников еще не выгребли пепел сожженных детей Израиля? Да и сами они по дороге сюда уже приготовились к смерти, к коварному предательству Вообразите себе, мори, их счастье и потрясение?
К ним бросился человек в белой ермолке и белом же, шелковом халате. Вышел из-за стола с распростертыми объятиями. Он был с бородой и в пейсах армейский раввин в чине полковника, и Ихвас вспомнил его. Несколько дней назад в лагерь приехала делегация из Англии, члены парламента, военные следователи, судьи и прокуроры из Генерального штаба. Ихвас видел, как Джексон водил их повсюду, тыча стеком своим, как указкой, и давал показания. А этот бородач подолгу стоял над рвами, вздевая к небесам руки и читал молитвы.
«Проходите, солдаты, рассаживайтесь! Я приглашаю вас на Пасхальный Седер, сегодня ночью выходим мы из Египта, из рабства»
Ихвас узнал его, вспомнил, и тут же все у него связалось. Забилось бешено сердце, готовое лопнуть, выскочить из груди, и навернулись и хлынули слезы. Но прежде, чем сели за стол, под шутки и взрывы веселого смеха, налили стаканчик виски поганцу Джексону. Он тяпнул его, крякнул и подмигнул: «В такое рабство и я бы хотел угодить! Смотрите, не перепейтесь, как гуси, утром чтоб были в казармах» Похоже, он крепко евреям завидовал.
Потом они пили вино и ели мацу, слушая про казни египетские и чудеса В-евышнего при переходе через море. Снова пили, и снова ели, и этот Седер запомнился Ихвасу на всю жизнь. Ведь всю полноту еврейских страданий и чудесного избавления он только что на себе испытал. Душа его распахнулась и трепетала, разверзлась до необычных глубин, а свет, проникший туда, позвал его к Б-гу.
Григорий Подольский
Второгодник
Старые школьные фотографии. Еще те, черно-белые групповые снимки. По размеру больше альбома, края далеко за кромкой обложки. Фотобумага, покрытая трещинами, кое-где с желтыми пятнами, с обломанными уголками. Но старые-то они старые, а кажется, что сфотканы будто вчера.
Наверное, только у наших школьных учителей эти фото и занимают почетное место на стенах, в аккуратных рамочках под стеклом. А мы, бывшие ученики, неизменно засовываем их куда подальше и натыкаемся случайно.
Для учителей это вся ИХ жизнь, ИХ выпуски, ИХ достижения. 1975, 1976, 1980
Думаю, что с годами все же и учителя забывают имена многих своих учеников. В памяти сохраняются лица. Те, детские лица с групповых фотографий.
Ох, давненько не открывал я свой школьный альбом. А тут случайно попался на глаза, вытащил выпускное фото нашего 7-го «Б». Хех! Я-то уж точно всех помню, и не то что по именам, по фамилиям!
Опаньки! Оказывается, не всех!
Вот этот Как же его звали-то? Долговязый, на полголовы выше каждого из нас мальчишка татарин, стоящий рядом со мной в последнем ряду. Скуластый, неулыбчивый, взгляд чуть исподлобья. Один на фото без пионерского галстука. Уголок воротника расхлюстанной рубашки приподнят. Господи, да это же Растям! Да-да, Растям Ассадуллаев! Он проучился с нами всего-то один год.
Да, я вспомнил
Я выпускник обычной школы не спец, не гимназии, не с математическим или другим уклоном. Обычной средней школы N 8. По соседству было еще две таких же, обычных «Пушкина» и 15-я. Но классы во всех трех были переполнены.
Огромный рабочий район «хрущевок» тянулся между Волгой и железнодорожными путями, от стадиона до магазина «Детский мир» и парка имени Карла Маркса, который все называли «Карлуша». Туда мы бегали кататься на каруселях, есть мороженое, а однажды любовались на грандиозное зрелище горел театр «Аркадия» жемчужина деревянного зодчества нашего города.
Названия наших улиц Татищева, Савушкина, Латышева, Коммунистическая, Анри Барбюса, Комсомольская Набережная. Здесь много общежитий Педагогического института, и Рыбвтуза, здесь самая большая в области Александровская больница, здесь заводы «Прогресс», станкостроительный, «Стекловолокно». И все это Ленинский район.
Пересечь эту Вселенную моего детства запросто всего каких-нибудь 15 минут на громыхающем по рельсам красном трамвае или на рогатом троллейбусе.
Второгодник Растям Ассадуллаев вошел в наш класс 1 сентября. Не спрашивая учительницу, не дожидаясь представления классу, он уверенно направился к предпоследней парте. К моей парте. Бросив свой тощий портфель на пол, спросил для проформы: «Свободно?», и опять же, не дожидаясь ответа, сел на соседний стул. Протянул руку: