Чего смотреть? Идем в каюты. Там пиво, хоть выпить можно, а здесь на ветру
И, не договорив, контролер молча стал спускаться с трапа.
Инженер с собакой еще постоял, скрючившись от «дыханья Ледовитого океана», или, говоря проще, от северного ветра; оглянул серую безжизненную гладь, пустую палубу и тоже ушел.
Поскрипывает пароход, иногда порядком покачивается от расходившихся на просторе волн; сверкают мрачные свинцовые тучи; ветер воет; оголенные деревья, когда к ним подойдешь поближе, свистят свою унылую осеннюю песенку. Кто бы узнал здесь, в этом костюме веселый месяц май во второй его половине?
В рубке все уютно сидят, все выползли из своих кают: кто играет, кто обедает, кто чай пьет. Никто не читает только. Дамы с работой чувствуют себя хорошо, уютно, не прочь от беседы, умные слова, умные речи товар лицом показывается. Только двое контролер и инженер скучными, усталыми глазами обводят по временам общество и еще усерднее после того стараются забыть за картами все окружающее.
Иван Владимирович, толстый старик со вставными зубами, коренной сибиряк, как он сам себя аттестует, сидит на диване и рассказывает о сибирских делах и порядках. Рассказывает о том, как в Томске один полициймейстер из беглых сидел несколько лет и ушел по доброй воле, а не уйди и теперь бы, вероятно, сидел, о том, как один сибиряк пропал за то, что дневник вел.
И ничего в этом дневнике, знаете, не было, кроме одной фразы, что вот, мол, какие бывают прекрасные люди. Ну, и рассказ при этом.
Да за что ж тут пропадать? окрысился инженер.
А вот пропал же, с злорадным торжеством проговорил Иван Владимирович и начал нюхать из табакерки табак.
Да начал было инженер, вероятно желая возразить, но посмотрел на рассказчика, на публику и пренебрежительно переглянулся с контролером, получил поддержку и молча уткнулся в карты.
Вот и да тихо, самодовольно пробурчал Иван Владимирович, вот и да Надо сибирскую жизнь знать, понимать надо вот тогда и будет да.
И опять новые рассказы про горного исправника. Иван Владимирович искусно обрисовал тип пройдохи-негодяя, которого тридцать раз прогоняли за воровство, но в критические минуты снова принимали на службу за распорядительность.
Действительно, я вам доложу, говорил Иван Владимирович, сидя степенно, опираясь одной рукой о сиденье дивана, а другой, в которой была тавлинка с табаком и платок с красным обводом, плавно проводя по временам по воздуху, бывают такие случаи в приисковом деле, что хоть бери, а дело делай. А то ведь неопытный да нераспорядительный совсем зарежет. Да вот я вам скажу Приняли одного Ну, действительно, честный, ни-ни Ну, хорошо Приезжает на прииск Речь рабочим говорит объясняет им, что он взяток брать не будет и все у него будет по закону Хорошо Едет на второй прииск и там то же на третий Объехал всех, воротился в свою резиденцию и руки потирает от удовольствия, какой он честный человек. Вдруг трах! Бунт на приисках, бунт на приисках, в одном, другом, третьем Сразу раскусили, что за гусь Туда, сюда Да хорошо, что еще вовремя догадались убрать, а то наделал бы таких делов Круть-верть: опять этого прощелыгу вернули через месяц все тихо, спокойно. А так не видно: вор, вор, а вот как прогнали, вот тогда и оказалось Ну, а вор действительно грабитель просто
А в чем же польза от него? спросил инженер.
Ну, как в чем? Надо знать приисковое дело, тогда и польза понятна будет. Брал, вот и польза. Убился, задавило рабочего, сломало руку, ногу; норовят уйти рабочие воротить их назад, обходиться без слова «бунт» вот и польза. Где деньги добывают, там уж денег не жаль бери, сколько хочешь, да дело делай.
Кто-то заметил, что теперь уж не те времена.
Оно, конечно, не те, да и я ведь не про царя Гороха говорю.
Выведут эти порядки
Конечно, выведут
Иван Владимирович самодовольно посмотрел в окно.
Я человек старый, мне ничего не надо Я прямо говорю
Иван Владимирович чувствовал в себе прилив хорошего гражданского мужества и так смотрел, что ясно было, что он готов хоть сейчас положить свои кости за правое дело.
Вот как на своей шее почувствуете: я да я, да ничего знать не хочу, вот тогда и загложет тоска Точно вот целая этакая, можно сказать, огромная страна ему в наследство досталась лежала, лежала, видите ли, дожидалась охотничка на своем горбу ум его испытывать. А ведь каждый-то с каким умом приезжает: он один все видит, все знает, все понимает он один все рассмотрел, а там до него, как, что все ерунда, все потемки, один он принес свет, он знает А суньтесь к нему, что, мол, как же, господин честной, мы для тебя или ты для нас? Ежели мы для тебя, ну так так, а если ты для нас, так хоть послушай нашего глупого слова, вот он вам и покажет тогда кузькину мать тогда и узнаете, что такое эта самая Сибирь
Ивану Владимировичу не мешали, и по стариковской болтливости он не думал себя удерживать.
В городах, по трактам везде казенное клеймо, на каждом шагу. Вы чувствуете: если казенный вы человек вам место, не казенный вы так себе, терпеть вас только можно вот вы кто Это по казенному аршину Это на первом плане. За казенной Сибирью идет коренная Сибирь: торговый народ и простой. Это опять особенная жизнь, особенный строй, которого никто не знает, всякий по-своему прицеливается, но никто колупнуть не может, и не понимает, да и не дорос Это уж не в обиду За этой Сибирью опять идет целая Сибирь: вольная, бродячая Сибирь. Это опять целое царство: тут опять надвое делится: бродячие народы, на законном основании переселенцы и коренные бродяжки Вот тут и разбирайся Каждая жизнь свое ядро имеет и не сливается с другим, а только соприкасается. Вот в этих местах, где она прикоснулась, там и видна она, а ядро-то самое, что там в нем это ни один из ваших писак никогда не видел, а видел, так не понял. Потому что, чтоб понять, мало родиться в Сибири, а от деда к внуку это пониманье идет.