Все это сопровождалось треском и пальбой, как из пушек, криками метнувшейся в разные стороны команды и диким воплем женской прислуги, и длилось одно и очень короткое мгновение. А затем поверка и осмотр наших разрушений и веселое сознание, что все целы, живы и здоровы.
Все в духе, возбуждены, и то, что новый пароход окончательно и безнадежно втиснул нас в самую сердцевину мели, то, что вокруг, до середины парохода обнажилась сухая отмель гравия никого больше не тревожит.
Так как это уже авария, то мы и даем теперь отчаянные свистки о помощи. Не успевший уйти «Граф Игнатьев» уныло отвечает и остается нас вытаскивать.
К вечеру навалившийся на нас пароход, наконец, благополучно скрывается на горизонте. Вместо него появляется пассажирский «Адмирал Посьет».
Он осторожно, в версте, бросает якорь и на лодке едет к нам в гости (не к нам, собственно, а к «Графу Игнатьеву»).
Наш капитан, неутомимый работник, пробегает мимо и весело кричит:
Если канат выдержит, сейчас снимемся. Роковое если
Канат с пушечным выстрелом рвется, и вся работа дня опять насмарку, потому что нас мгновенно опять относит на прежнее место, а может быть, и на худшее.
Не везет, разводит руками капитан.
Слава богу, что все целы.
Оказывается, впрочем, не совсем все: у двух ноги перебило или помяло, у третьего, китайца, ребра.
Наш доктор возится уже с ними.
Ко всему дождь, как из ведра весь день, и мы все промокли, и сыро так, как будто бы мы уже сидим на дне реки. Вечер и ранний туман. Где-то далеко выдвинулась из мрака гора, и, освещенная отблеском зари, она кажется где-то в небе, светлое облако на этой горе источник света.
Мы в каюте. Ленивый разговор о прошедшем дне: поломки больше, чем думали сначала, не только на корме, но и на носу сорвало все. Цепь на руле лопнула, ослабели блоки рулевые, что-то в машине, и поломаны колеса, дрова на исходе и нет провизии. Ездили за ней на другой пароход, но нигде ничего нам не дали.
На завтра хлеба больше нет, говорит кухарка, завтра сухари.
Доктор, говорит Н. А., если вы мне не дадите кали бромати, я кончу тем, что двум сразу в морду дам
Не советую, методично отвечает доктор. И, помолчав, говорит: Побьют.
Но Н. А. отчаянно машет рукой и говорит:
Пусть бьют, а все-таки дам.
Разговор обрывается вдруг появлением H. E. Б. Общий радостный крик.
Он приехал на пароходе «Посьет».
Ну, как же вы?
H. E. сел, пригнулся, по обыкновению, и смотрит, точно соображает, как же действительно он?
Да ничего.
Много дичи настреляли?
Да я ведь не дичь стрелял, а рыбу ловил. Я ведь двенадцать сомиков поймал. Прихожу: уехали, говорит хозяйка. Я так и сел. Вот тебе и раз, думаю. Дал с горя себе слово никогда не удить рыбу.
Ну?
Ну, тут пришел Р.: объяснил. Я с горя и курить начал.
H. E. в доказательство смущенно вынул и показал коробку папирос.
Ну, как же вы доехали?
Доехал, положим, хорошо. Р. хороший он человек сейчас же повел меня на пароход, представил всем.
Дамы были?
H. E. отвечает не сразу, улыбается и нерешительно говорит:
Были.
Смотрите, смотрите, говорит доктор, он весь сияет.
Совсем юное еще лицо H. E. действительно сияло. Голова его слегка ушла в плечи, он сидит и словно боится пошевелиться, чтобы не разогнать приятных воспоминаний. Только глаза, красивые, лучистые, смотрят, не мигая, перед собой.
Ну, рассказывайте же, молодой тюлень, кричит доктор.
Да что рассказывать, медленно, не торопясь начинает H. E., видите, в чем дело. Ехала на том пароходе одна дама.
Да что рассказывать, медленно, не торопясь начинает H. E., видите, в чем дело. Ехала на том пароходе одна дама.
Гм дама, басом перебивает доктор и крутит усы.
Да не дама дочь у нее, смущенно дополняет H. E.
Дочь?.. Черт побери.
Четырнадцати лет.
Что? Ха-ха-ха. Вот так фунт
Такая симпатичная, просто прелесть. Мы с ней рыбу удили.
После зарока-то?
H. E. совсем смущен. Мы все хохочем.
Да вот, разводит он смущенно руками, так уж вышло Рыбы много Только успеваешь закидывать удочки И так еще: сомок сорвется, а какая-то рыбушка боком на крючке. Три раза так вытаскивали. Я нигде никогда столько рыбы не видал
У нас нынче Н. А. из револьвера застрелил рыбу.
А вот скоро кета пойдет, здешняя рыба, с моря; она прямо стеной плывет, одним неводом их до двух тысяч пудов вытаскивают враз.
В пятнашки с ней играли, говорит тихо H. E.
С кем? С кетой? Да он совсем влюблен, орет доктор, нет, ему песни надо петь.
Доктор снимает гитару и говорит:
Ну, слушайте.
Он поет, a H. E. так и замер.
Хорошо?
Хорошо, чистосердечно признается H. E. и улыбается.
Белые зубы его сверкают, глаза видят другой свет.
Да ну вас к черту, уходите, смотреть завидно
И то: ехать пора.
Да как же вы поедете?
Да вот: свезут на берег, а там версты две берегом трава высокая по пояс, да мокрая
А как вы спите без подушки, одеяла?
Так и сплю, теперь ящик какой-то под головою.
Как мы его ни удерживали, как ни пугали барсами и тиграми, H. E. ушел.
Дождь будет мочить его, будет один он пробираться темной ночью в мокрых камышах. Что ему дождь, камыши, тигры? Весь охваченный пеньем и памятью встречи, он будет идти, и кто знает, эта прогулка не будет ли лучшей в его жизни?..