Что мне муж после этого сказал, повторять здесь не буду. Поскольку многоточия на месте нелитературных слов читать неинтересно.
Столько лет прошло, а муж всё помнит эту историю! И все мои рецепты и медицинские советы теперь проверяет всегда. Даже такие безобидные на первый взгляд вещи, как использованные пакетики чая.
Прошлое в нас
Мама, куда уходит день? А год? спрашивает семилетняя Диана.
М-м Они уходят в прошлое.
А в какой стороне находится прошлое? Там? Или там? Или там? жесты в разные стороны. Где его можно найти?
Прошлое в нас
Мама, куда уходит день? А год? спрашивает семилетняя Диана.
М-м Они уходят в прошлое.
А в какой стороне находится прошлое? Там? Или там? Или там? жесты в разные стороны. Где его можно найти?
М-м-м-м Нигде Это же прошлое, у него нет стороны Это не пространство, у которого есть «там», а время. А у времени нет «там»
Диана усиленно размышляет, сдвинув бровки. И через минуту выдаёт:
Мама, я знаю где находится прошлое оно находится в нас.
И прикладывает руку к сердцу.
Роскошь простых вещей
Когда-то роскошь представлялась мне приблизительно в такой же комплектации, как и героине фильма «Курьер». И, что самое интересное, в то же самое время, когда фильм вышел в прокат.
Что там у этой длинноволосой красавицы в списке было?.. Красная спортивная машина, длинный шарф на шее, маленькая собачка на заднем сиденье и магнитофон на переднем. Мы с ней ровесницы тогда были. Вот и хотелось, наверное, одного и того же.
Хотя фильм мне тогда не очень-то и понравился. Думаю, я его не поняла тогда. Вернее, не прониклась им. Он же снят о моем поколении. Ровно, тютелька в тютельку, о моих одногодках.
И в нём такая правда жизни, что она не впечатляла меня тогда. Всё равно что смотреть фильм про то, как жарится яичница. Причём почему-то художественный, даже не документальный. Вот так же и «Курьер»: всё правда, документальная почти.
И вот прошло время. Я стала той женщиной, которая грустно, но с пониманием улыбается на слова длинноволосой красавицы. Помните? Короткий такой кадр.
Что я могу сказать У меня никогда не было спортивной машины. И вообще никогда не было красной машины. И, наверное, не будет. Не люблю ни спортивных машин, ни красных. (Хотя если уж спортивная, то лучше красная.) У меня никогда не было маленькой собачки. И, наверное, тоже не будет, потому что я теперь их тоже не очень люблю. И длинный шарф я не надену себе на шею, чтобы красиво веялся по́ ветру в кабриолете. Потому что помню печальную судьбу Айседоры Дункан. Не хотелось бы повторить. И даже магнитофон в машине меня мало интересует никогда не слушаю, никогда.
Может быть, кто-то скажет, что представления о роскоши поменялись. Теперь не машины, а яхты. Не магнитофоны, а бриллианты.
Ну да, ну, поменялись. Но суть-то осталась. Просто одни предметы заменились другими. А суть всё та же.
Но роскошь мне теперь представляется совсем иначе. Может, кто-то скажет, что если слаще морковки ничего не пробовал, то можно свысока на роскошь смотреть. Но нет, пробовала.
Устрицы так у меня от них рвотный рефлекс. Яхты так хаживала и на яхтах. Есть, конечно, и побольше и пороскошнее, но тут уж за всеми, как говорится, не угонишься. И бриллианты есть. Конечно, найдутся и покрупнее, и почище. Но не королева же я английская, в самом деле, чтобы корону себе справлять и яйца бриллиантовые туда вставлять.
В общем, будем считать, что всё сбылось у меня: и машина, и собачка, и магнитофон. Только в трансформированном виде.
Но нет тут роскоши, нет. Обманули меня. Или сама обманулась.
А роскошь оказалась совсем в другом. В том, что было у меня тогда каждый день. И то, что теперь я нахожу с таким трудом.
Вкусный хлеб. В простой булочной. Которая была там, за углом. И называлась своим (к тому же русским!) именем: булочная. А не супермаркет. Булочная была домом для множества сортов хлеба, булочек, крендельков и пирожков. И пахло там совершенно особенно. Один запах уже роскошь. Где теперь тот хлеб? С его умопомрачительным запахом?
И ищу я этот хлеб теперь в самых разных местах в монастырях московских, в дорогих пекарнях, в рецептах интернетовских, чтобы потом самой испечь И всё равно он другой. Не такой упоительно-вкусный.
Я ищу чистую воду. Которую раньше можно было пить из-под крана.
В начале 90-х одним моим знакомым, семейной паре, предложили как-то там войти в долю «Эвиана». Он только выходил тогда на наш рынок. Деньги надо было какие-то за это заплатить. Не три копейки, но и не что-то запредельное. Но денег знакомым было жалко. Предложили мужу, и он с женой советовался. А она ему: ты что, дурак? Платить за воду! Кто её купит?! Открывай кран да пей!
Уже в конце 90-х они кусали себе локти. Ведь могли бы озолотиться.
А я ищу чистую воду. В магазинах. На родниках. Ныряю с головой в вопросы фильтрации и улучшения воды Чтобы она была у моей семьи, у меня каждый день. Такая простая вещь чистая вода. Но такая необходимая. И это роскошь пить чистую, вкусную воду.
Я ищу натуральное молоко, масло, сыры. И хорошо, что есть рынок, на котором это можно купить. И хорошо, что есть возможность купить. А раньше любой мог купить нормальное молоко в магазине за углом. И оно хранилось 7 дней, а не полгода и без холодильника. А в твороге не было пальмового масла. Ну не было там его! Потому что откуда там ему взяться?! Откуда может появиться в молоке подмосковных коров масло пальм, если у нас испокон веку пальмы только в ботанических садах в оранжереях растут?